Спорить с Аттилой мне было лень, гневаться на него я больше не желал и молча стал укладываться спать. Значит, думал я, слух о том, что Генрих завладел какой-то реликвией, уже пошел по городу. И это «копыто Люцифера» еще больше успокоило меня насчет благочестивости намерений императора. Я хорошо помнил рассказ рыжего увальня о Гильдерике и Зильберике и мог себе представить, во что это «копыто Люцифера» превратится завтра и послезавтра. Куда там Овидию с его «Метаморфозеоном»! Завтра Аттила скажет, что у Генриха все четыре копыта на руках, а послезавтра — что сам Люцифер с помощью Генриха отвязался из ада и вот-вот прибудет в Бамберг собирать ополчение и вести его против папы и всего христианского мира.
Аттила уже храпел, но стоило мне легонько толкнуть его и спросить, правда ли он видел Гильдерика, как он мигом проснулся и заверил меня:
— Лягни меня боров! И он заметил, что я заметил его. Тогда я сделал вид, будто не заметил его, и он, подлюка, тоже сделал вид, будто не заметил меня. Тогда я взял, да и показал ему язык. Да он не стал белениться и не возжелал лупить меня, а натянул на голову плащ, будто его пробирал озноб, и поспешил удалиться.
— Да точно ли, что это был он? Не могло тебе с пьяных глаз померещиться?
— Вот вам истинный крест, я только один кувшин пива накануне выпил, да и то оно в кабачке у Ялошки, что возле рынка, такое слабое, ей-богу, этот Ялошка-славянин на том свете будет себя очень некрепко чувствовать, и бабы уже не станут так липнуть к нему, как сейчас.
— Сколько раз тебе повторять, что на том свете не женятся и не спят с женщинами!
— Едва ли. Зачем тогда нужен такой тот свет!
— А никто, кстати, и не зовет тебя туда, любезный мой Аттила Газдаг, можешь оставаться на этом, если плотские удовольствия для тебя важнее рая.
— Если честно, сударь, я с превеликим наслаждением бы остался, да только ведь я не Артасферкс, чтобы жить вечно.
— Кто-кто? Артасферкс? Это еще что за персонаж?
— А то вы не знаете, сударь. Сами же мне рассказывали о нем, который Иисусу Христу кричал, чтобы тот не останавливался во время пути на Голгофу. Вечный жид.
— Не Артасферкс, а Агасфер, Аттила. Ты смешал его с персидским царем Артаксерксом. Но неужели ты хотел бы разделить участь Агасфера, вечного жида?
— Упаси Бог, сударь! Вот если бы найти какой-нибудь эликсир… Говорят, в Иерусалиме много живет таких, которые еще тысячу лет назад родились, и все благодаря эликсирам. Не слыхать, скоро ли мы пойдем у нехристей Иерусалим отбирать?
— Возможно, возможно… Значит, Гильдерик здесь. Как ты думаешь, зачем он объявился? Не собирается ли он мстить мне и императору?
— Вот уж вряд ли, сударь. Скорее всего, он и Лотарингский Годфруа приехали плясать по ночам вместе с Генрихом вокруг чортова копыта, вот что я вам скажу. Не нравится мне этот Годфруа, не случайно Генрих ему пожаловал титул герцога Лотарингии. Ведь ни за что, ни про что.
— Прошу тебя, Аттила, не говори так об одном из самых доблестных и достойнейших рыцарей Германии.
— Спору нет, мужчина он видный, — пожал плечами мой оруженосец. — Но все дело в его сестре, распутной Алисе, у которой Генрих частенько ночевал до того, как умерла императрица Берта и он познакомился с нашей Адельгейдой. Как мне ее жалко! Чует мое сердце, вслед за братцем и Алиса объявится в Бамберге. Все говорят, что Генрих слишком мало уделяет внимания Адельгейде. Вы слыхали про замок Шедель, что на том берегу Регница, вниз по течению?
— Не только слыхал, но и обедал там вместе с императором на прошлой неделе, когда он взял меня с собой на охоту.
— Не советую вам еще раз туда совать нос, а не то либо вы продадите душу дьяволу, либо вас тайком прирежут, кончится этим.
— Это еще почему? — фыркнул я.
— Напрасно фыркаете, — покачал головой Аттила. — Там-то, как говорят, и происходят мессы и оргии.
Тут я не выдержал и грубо осадил Аттилу, на чем и закончился наш разговор. Хотя я никоим образом не был склонен верить дурацкой народной молве, в ту ночь мне приснился мрачный замок Шедель. Точнее, это во сне он был мрачный, а на самом деле, когда я посетил его накануне, он показался мне очень уютным и милым. Сон сильно озадачил меня, и сколько я ни уверял себя, что все это лишь из-за трепотни Аттилы, нехорошее предчувствие не покидало меня.
Не прошло и недели после нашего ночного разговора с Аттилой, как случилось событие, положившее конец счастливой жизни в Бамберге. Однажды, сопровождая Евпраксию, я, Маттиас фон Альтена, Адальберт Ленц и Годфруа Буйонский отправились в обитель Святого Стефана поздравить насельников с годовщиной переноса мощей первомученика из Иерусалима в Константинополь. После торжественного молебна императрица осмотрела обитель и богадельню, раздала подарки. Затем состоялась трапеза. После трапезы Евпраксия попросила меня и Адальберта прогуляться с ней в парке. Монастырский парк Бамбергской Стефановой обители славился своей необыкновенной ухоженностью, и считалось, что в нем устроено все так же точно, как в Гефсиманском саду. Мы отправились на прогулку, но недолго суждено нам было восхищаться достоинствами парка, потому что Евпраксия нуждалась в нашей помощи и совете.
— Я не знаю, как мне поступить, — сказала она. — Быть может, вы подскажете мне лучшее решение. Дело в том, что в Бамберге объявился Гильдерик фон Шварцмоор.
— Так значит, Аттила не соврал, — сказал я. — Несколько дней тому назад он видел его около Маркткирхе.
— Вот уже третий день подряд я получаю от него страстные письма. Он пишет, что с той самой минуты, как увидел меня впервые, влюблен в меня столь сильно, что потерял голову. Мерзавец, он пишет о том, что ему известно об охлаждении ко мне со стороны императора, и внаглую предлагает провести с ним ночь любви в потаенной пещере, расположенной на склоне Винной горы со стороны Регница. Он пишет, что неделю назад поселился в той пещере и уже устроил пышное ложе, на котором мечтает увидеть меня. Посоветуйте мне, мои рыцари, как поступить? Стоит ли заявить обо всем императору? Меня возмущает дерзость этого негодяя Шварцмоора, но я боюсь, император слишком строго накажет его на сей раз. Он может приказать отрубить ему голову.
— Туда ему и дорога! — сорвалось у меня.
— Нельзя быть таким жестоким и мстительным, — с укором в голосе сказала Евпраксия. — В мире столько жестокосердия, но вместо того, чтобы искоренять его, люди постоянно ищут ему оправдания. Уже христианином считается тот, кто умеет доказать, будто творит зло во имя Господне. Мне все-таки жалко Шварцмоора, хотя он развратен и подл. Ведь может статься, что с годами он поумнеет, раскается. И его раскаяние будет лучшим подарком Иисусу. Посоветуйте, как лучше отвадить его.
— Очень просто, — сказал Адальберт. — Не нужно сообщать императору. Предоставьте все дело нам. Сегодня вы получили письмо?
— Да. Представьте, один из монахов подошел ко мне и вручив письмо от Гильдерика, сказал, что утром в обитель пришел некий человек и попросил передать письмо мне, если я явлюсь поздравлять насельников с праздником.
— Шварцмоор назначил свидание там же? — спросил я.
— Да, в той же пещере на склоне Винной горы.
— Прекрасно, — сказал Адальберт. — Можно попросить вас об одолжении? Мне нужно будет ваше платье и головное покрывало. Я единственный мужчина в вашей свите, который .способен надеть ваше платье, благодаря моей сухощавости и невысокому росту. Я пойду на свиданье вместо вас. Так делают у меня дома, в Ленце, когда хотят проучить татя. Как только он бросится в мои объятья, я выхвачу дубинку и как следует угощу его. Потом мы с Зегенгеймом свяжем его, а завтра утром, не объявляя его имени, провезем голышом по рыночной площади как пойманного прелюбодея. После этого отпустим его, пригрозив, что если он снова появится в Бамберге, мы опишем всю историю императору. Как вам мой замысел?
— А что скажете вы, Зегенгейм? — обратилась ко мне императрица.
— Мне не нравится, — ответил я. — Предлагаю сделать все проще и честнее. Я отправлюсь туда ночью вдвоем с Аттилой и повторю свой поединок. Это будет лучшее наказание для него. Ему предоставится возможность смыть свой позорный грех кровью. И если ему суждено погибнуть от моего Каноруса, то душа его отправится в рай.