Авудим, для которого Годфруа велел одному из рыцарей уступить коня, скакал рядом с Лотарингским герцогом, показывая дорогу. Впереди показалась мечеть, и, не доезжая до нее, мы приняли еще один бой с сарацинами. Человек пятнадцать храбрецов отчаянно выскочили к нам навстречу и стали яростно рубиться с нами, желая умереть, но унести с собой несколько Христовых воинов в могилу. Рана в моем левом плече стала давать знать о себе, и я с трудом ворочал щитом, отбиваясь от озверелых ударов героев-мусульман. Я почел бы за честь пасть в этом бою, ибо враги наши заслуживали огромного уважения, решившись противостоять отряду, раз в сорок превышающему их количество. Жаль, что на войне законы рыцарской чести, действующие на турнирах и поединках, уступают место законам военной рассудительности. Недолго герои противостояли нам на равных - задние рыцари, ехавшие следом за нами, окружили сарацин, сжали плотным кольцом и мигом перебили самым коварным способом. Путь к мечети был свободен.
- Вот здесь, на месте этого мусульманского капища,- сказал Авудим,- и стояла первая христианская церковь. Собственно говоря, это был дом апостола Иоанна, где многие годы жила Пресвятая Дева Богородица, впоследствии дом был превращен в храм и над ним даже возвели купол. Мусульмане снесли его с лица земли и возвели на его фундаменте эту мечеть.
- Что ж,- сказал Годфруа,- следует совершить возмездие. Рыцари Рональд Пуассон-де-Гро, Жозеф д'Арни и Готье де Мон-Пти-Ша, пусть ваши люди снесут до основанья эту мечеть, не оставив камня на камне, а все, что в ней есть драгоценного, они могут взять себе. Вот - знамя Меровингов, пусть оно развевается на обломках мечети в знак того, что мы отомстили за поругание христианской святыни.
Рональд Пуассон-де-Гро, схватив знамя с изображением медведя, первым кинулся на мечеть. Когда он ворвался в нее, оттуда стали доноситься душераздирающие крики. Я прекрасно понимал, что участь тех, кто тщетно пытался укрыться под сенью Аллаха, плачевна, ибо хорошо помнил, как крестоносцы расправлялись с побежденными в Никее, Дорилее, Антиохии, но что я мог поделать. Участь поверженных городов испокон века всегда была ужасна.
- А теперь - к Соломонову Храму! - скомандовал Годфруа, поворачивая лошадь налево.- Веди нас, Авудим, и да прославится святой мученик, имя которого ты носишь!
Проскакав по узкой улочке, мы свернули еще раз налево и устремились вниз под уклон, затем Авудим заставил нас свернуть вправо. Мы поскакали по длинной прямой улице, и купол огромной мечети приближался и приближался к нам, покуда мы не выскочили на огромную площадь, по краям которой виднелись поросшие травой и кустарником развалины, обломки и основания колонн свидетельствовали о том, что некогда площадь была обведена длинными колоннами. Именно здесь стоял некогда Храм Соломона, гигантский комплекс различных построек, со множеством ворот, ступенчатых возвышений и портиков, в центре которого, там, где теперь возвышались две мечети; одна огромная, а другая чуть поменьше, в древности располагалось главное строение, в коем хранилась Святая Святых. Но некогда было рассматривать баснословное место, поскольку значительный отряд сарацин, охраняющих мечети, выступал нам навстречу, готовясь дать последний отчаянный бой. Увы, плечо мое совсем онемело, и я уже не мог двигать им, чтобы поворачивать щит. Будь что будет, я изготовился биться с достойными восхищения врагами. В эту минуту засвистели стрелы, и вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Это было нечто странное и бесподобное, жуткое, сверхъестественное. Я увидел стрелу, летящую прямо в меня. Время замедлилось раз в десять, если не больше. Я видел, что это не просто стрела, а сама смерть моя летит ко мне, неотвратимо приближаясь. Но, увы, ей не суждено было схватить меня. Увы - потому что мой верный оруженосец Газдаг Аттила ринулся наперехват стреле, подставив себя под ее жало. Тотчас время вновь заработало со своей обычной скоростью, и я увидел, что стрела попала Аттиле прямо в лицо, ее острие вонзилось ему в щеку и вышло наружу сзади, под основанием черепа, вспучив барминку111. Аттила простонал и, схватив стрелу, резким движением выдернул ее. Кровь хлынула у него изо рта, и он, посмотрев на меня как-то виновато, рухнул со своей лошади. Все уже устремились вперед на сарацин, но я не мог оставить своего верного дядьку и друга. Я спрыгнул с Шарканя и подскочил к Аттиле. Выпучив глаза, он хрипел и катался по замшелым камням, выплевывая огромные кровяные сгустки. Я обхватил его за плечи и пытался осмотреть рану. Она, кажется, была не смертельная, просто очень досадная и мучительная. Перестав хрипеть, Аттила в очередной раз сплюнул и промолвил, а точнее - пробулькал, ибо рот его моментально наполнялся кровью:
- Ну вот, сударь, кажется, я окочурюсь прежде вашего, хотя и был всегда осторожнее и не так опрометчив, как вы.
- Что ты говоришь, Аттила! Глупости какие! Рана-то пустяковая. Не стыдно ли тебе раньше времени хоронить себя?
- Стыдно, сударь, но ничего не поделаешь. Иные рыцари гибнут почем зря, и оруженосцам приходится по десять раз менять своих хозяев. У нас все получилось наоборот. Вы, умница, ни разу не погибли, а я, свинья этакая, покидаю вас.
- Перестань, прошу тебя, говорю же тебе - рана ничтожная.
Он вновь сплюнул целую пригоршню густой черной крови, и тут мне стало страшно - уж очень кровь была густая и черная, а все лицо Аттилы вдруг пошло пятнами. Это означало, что стрела была отравлена.
- Что-то я и впрямь окочуриваюсь, сударь вы мой,- виновато улыбаясь пробормотал Аттила.- Цепенею как-то. Помнится, в Вадьоношха... ха... а...
Тут глаза его закатились, почерневший язык вывалился изо рта, густая, черная масса потекла по подбородку. Грузное тело Аттилы как-то очень легко вытянулось в струнку, дернулось и затихло. Мой верный Аттила покинул меня и этот мир Божий в торжественный миг победы.
- Не уходи! Аттила! Не уходи, прошу тебя! - стал я трясти его бездыханное тело. Но нет, мой милый Аттила не желал рассказать мне очередную свою глупую историю про Вадьоношхаз. И тут затмение нашло на меня. Я закричал так, как не кричат ни люди, ни звери, ни ветры, ни громы. Я схватил свой меч, вскочил в седло и ринулся туда, где шло последнее сражение с сарацинами. Врага уже добивали. Я, хотя я очень сомневаюсь, что это был я, страшным ударом рассек туловище одного из сарацин от шеи до желудка, вырвал меч из распадающегося надвое тела и следующим ударом отсек голову другому сарацину, у которого уже выбили меч, а следовательно, я убил безоружного. Но нечто страшное, поднявшееся из глубин моего отчаяния и скорби, не остановило меня. Рыцари уже спрыгивали с лошадей и бежали внутрь огромной мечети. И я тоже спрыгнул с Шарканя и устремился вместе с ними. Там уже была резня. Разъяренные крестоносцы рубили безоружных мусульман, собравшихся в мечети, не щадя ни стариков, ни даже женщин и детей. Необъяснимая жажда истребления охватила всех, и я тоже стал рубить, оскверняя свой Мелодос убийством. Я изрубил в клочья трех мусульман, один из которых был уже в преклонных летах, и тут только словно чья-то светлая длань ударила меня по лбу - я замер в осознании чудовищности происходящего и закричал: