- Вот именно, что вдвоем,- сказал я.- А ты говоришь: "Помру, помру!"
- Если помру, то стой один. Погибни, но стой,- сказал Годфруа все так же печально, не поддаваясь моему бодрому тону.
Не нравилось мне его окружение - эти Урсусы, Артефии, Ормусы, да еще какой-то Папалиус появился, такая же темная личность, как остальные. Этот Папалиус да еще граф Гуго Шампанский стали то и дело появляться на территории Соломонова храма с целой оравой копателей, которые выламывали из земли древние камни и плиты, рылись и рылись то там, то сям, а окончив раскопки, кое-как восстанавливали разрушенное. Однажды мои командоры со своими коннетаблями и шевалье накинулись на них и здорово поколотили за наглость. На место погибших Олега и Ярослава я взял двух германцев - Алоизия Цоттига и Клауса фон Хольтердипольтера, ребят честных, но жутких озорников, под стать Роже де Мондидье.
Побитые Гуго Шампанский и Папалиус, собрав своих разбежавшихся землекопов, отправились к патрону жаловаться. Годфруа вызвал меня к себе во дворец Давида, где он обосновался с конца сентября, и попросил не чинить никаких препятствий разысканиям, которые проводит Папалиус.
- Но патрон, - возмутился я, - они так нагло ведут себя и ничуть не заботятся о том, как будет выглядеть поприще храма после их усердных работ. Прикажи им хотя бы, чтоб они как следует все восстанавливали после себя и вежливо обращались с моими людьми.
- Не сердись, Лунелинк,- взяв меня под руку, ласково сказал Годфруа,то, что они ищут, имеет огромное значение, и прежде всего для меня. Если их поиски увенчаются успехом, мы все будем обладателями такой реликвии, поклонение которой надежно защитит нас от любых вторжений.
- Что же это, если не секрет?
- Пока секрет.
- Раз так, не смею больше ни о чем тебя расспрашивать. И все же, скажи, что это за люди?
- Кто именно?
- Ну, хотя бы, этот самый Папалиус. Извини, но рожа у него мерзкая,невольно вырвалось у меня.
- Его рожа и мне не по нутру,- усмехнулся Годфруа, вводя меня в одну из комнат дворца, уставленную восточной мебелью, устланную коврами и украшенную огромным шаром, на котором поверх позолоты были выгравированы всякие арабские и еврейские надписи, замысловатые значки и символы, человеческие фигуры.- Папалиус антипатичен внешне и что в душе у него - одному чорту известно. Но сей ученый муж совершил некоторые необычные открытия, способные перевернуть весь мир. Скажу тебе по секрету, ибо знаю, что тебе можно с гораздо большей надежностью доверить тайну, нежели каменному изваянию Адриана, стоящему у входа в замок Давида. Папалиус и Артефий приблизились к тайнам создания такого снадобья, которое способно продлевать человеческую жизнь и, быть может, на очень долгий срок.
Тут мне захотелось сказать то, что в подобном случае сказал бы мой покойный Аттила: "Эх, сударь, не морочили бы вы сами себе голову, плюньте три раза через левое плечо и пошлите всех этих пустомель и жуликов ко всем чертям!" Но, помня о предсказании, которое мучило Годфруа и которое могло превратиться в пустой звук лишь не исполнившись, я сдержанно промолчал. Тут я увидел на столе у него лист пергамента, на котором была начертана звезда микрокосма и всякие знаки. Внутрь звезды было вписано человеческое тело, над которым значилось: ADAM, а внизу, между ног: EVE. По окружности были начертаны еврейские буквы шин, ге, йод, снова ге и вав.
- Что это? - удивился я.
- Как что,- отвечал Годфруа,- звезда Соломона, талисман для добрых дел и помыслов. Разве ты не знаешь?
- Знаю, и очень хорошо помню замок Шедель.
- Ах, оставь ты это воспоминание. Ты же знаешь, как мне самому стыдно и отвратительно. И пойми, что границы магии весьма пространны. Один и тот же символ может служить как благим начинаниям, так и мерзостным.
- Я далек от символов,- простодушно признался я.- Мне нет до них дела.
- Просто потому,- сказал Годфруа,- что ты чертовски здоров душою и телом.
- Значит, с этими неприятными людьми тебя связывает только тяга к получению душевного и физического здоровья? - спросил я напрямик.
- Нет, не только,- признался Годфруа.- Когда-нибудь я открою тебе одну тайну. В тот час, когда я буду умирать, я расскажу тебе все.
- А если я не окажусь рядом?
- А где же ты будешь?
- Отлучусь куда-нибудь. Кстати, я давно собираюсь испросить твоего разрешения съездить в Киев. Евпраксия ждет от меня ребенка, и я хочу успеть хотя бы на его крестины.
- Отправляйся,- обнимая и хлопая меня по плечу, ответил Годфруа.- Но смотри, к весне возвращайся назад, а если ты приедешь вместе с Евпраксией, я буду страшно рад за вас.
- Она не сможет поехать, покуда ребенок будет маленьким, но как только он подрастет, я перевезу их сюда.
Итак, я, наконец-то собрался в путь. В честь моего отъезда в замке Давида был устроен пир, на который собралось человек сорок. Сколько я ни уговаривал Годфруа как-то избавить меня от компании Урсуса, Артефия, Ормуса и Папалиуса, он все-таки позвал и их, чем сильно огорчил и обидел меня. Пьер Эрмит, быстро опьянев, принялся хвастаться тем, как быстро двигаются работы по созданию аббатства Нотр-Дам-дю-Мон-де-Сион, упрекая меня в том, что я еду в отпуск, не создав ничего значительного.
- Ничего,- принялся защищать меня своим загробным голосом Артефий,когда граф возвратится, он начнет строить на месте Храма Соломона гигантский храм Нового Завета. Не так ли, граф?
- Ну да,- фыркнул я,- я его построю, а потом придут граф Шампанский и сидящий тут Папалиус, развалят его и снова начнут вгрызаться в фундамент в поисках каких-то мифических сокровищ.
Артефий громко рассмеялся и подсел ко мне с самым дружеским видом.
- Ваше возмущение справедливо,- сказал он, ударяя своим кубком о край моего,- но вы не можете не согласиться и с тем, что недра Иерусалима изучены мало, мусульмане, господствовавшие здесь столько веков, вообще имеют предубеждение против каких бы то ни было раскопок.
- И правильно делают,- упрямо не желал я соглашаться ни с каким его утверждением.- То, что предано земле, принадлежит земле. Горе тому, кто нарушит покой земли. Говорят, всякий, кто проникал в гробницы египетских фараонов, погибал потом в страшных мучениях.
- Можно вообще ничем не интересоваться,- сказал Артефий,- и при этом все же умереть в страшных мучениях. Я пью за любознательных людей, которым мало того мира, что им предлагается. Я пью за тех, кто не смиряется с существованием тайн.
- А я пью за тех, кто благоговеет перед тайнами,- вновь возразил я.Тайна - это единственное, что заставляет человечество продолжать свое существование.