Пробыв у нас в Зегенгейме всего два дня, Годфруа уехал в Вену, а я отправился по его просьбе в Эстергом, где добился аудиенции у короля Коломана. Я напомнил ему о том, что мой прапрадед Вильгельм фон Зегенгейм присутствовал при вручении королю Иштвану Святому короны и королевского титула76, а мой дед Зигфрид фон Зегенгейм получил особые привилегии от того же Иштвана за то, что отказался участвовать в общем походе германских феодалов на Венгрию в 1030 году. Бумагу с обозначением всех этих замечательных привилегий я предъявил Коломану, после чего венгерский король всячески обласкал меня и пообещал не чинить никаких препятствий воинству крестоносцев, проходящему через его королевство под предводительством Годфруа Буйонского. Довольный своим знакомством с этим обходительным и достойнейшим человеком, я вернулся в Зегенгейм как раз в тот самый день, когда мимо нашего поместья проходили вереницы крестьян с нашитыми тяп-ляп поверх одежды красными крестами. Вид у них был, надо признать, самый разбойничий, под стать их предводителю Гийому Шарпантье, который имел беседу с моим отцом и задал ему три вопроса - богатая ли страна Венгрия, долго ли по ней идти до Константинополя и есть ли в Зегенгейме жиды. Отец ответил, что Венгрия не беднее Германии, до Константинополя еще идти и идти, а жидов в Зегенгейме никогда не было. После этого Шарпантье со своими людьми двинулся через Линк в Вадьоношхаз, где немного поживился провизией и спалил дом Кальмана Жидо, который вовсе не был евреем, а носил такую кличку лишь за свое скупердяйство. Сам Кальман вместе с семьей заблаговременно скрылся, опасаясь как бы его кличка не стала причиной гибели. Отец подсчитал, что всех людей, шедших за Гийомом Шарпантье, было примерно тысяч пять.
Прошло всего три дня, и новое воинство проследовало вдоль берега Дуная. Выглядели они точно так же, как люди Шарпантье и в численности едва ли уступали своим предшественникам. Вел их рыцарь, назвавший себя Готшальком Божественным. Вид у него был попригляднее, чем у Шарпантье, но вопросы он задал точно такие же. Еще через неделю один за другим прошли отряды Роже Нюпье и Фульше Орлеанского. Фульше вел за собой довольно многочисленное по сравнению с предыдущими войско, тысяч семь, а за Роже, напротив, шла какая жалкая горстка, не более четырех сотен человек.
Больше никаких крестоносных отрядов через Зегенгейм и Вадьоношхаз не проходило. Прошел месяц, и вот однажды с той стороны Линка в наш замок приковылял какой-то однорукий оборвыш, его привели ко мне, и он рассказал о бесславном конце крестового похода, в котором ему довелось участвовать. Говорил он примерно так:
- Мы это, того, пошли, значит, это самое, дальше на Ерусалим, но до него еще ого-го сколько было переть. Тут еще эти венгры, они ни черта по-нашему не понимают. Или не хотят понимать, оглоблю им в дышло! А жидов у них маловато, да и то сказать, вовсе нету. И куда они их подевали? А пес их знает! А у нас же в брюхах кишка кишке поет, ну и мы, того... А как же! Жрать-то охота. Обратно, глядим, народ не шибко бедный, можно кое-чем поживиться. Ведь мы же в Святой Гроб шли, а в нем, говорят, золота видимо-невидимо, но этим чертовым венграм все нипочем. Стали артачиться, а потом и бить нас почем зря, сволочи. Так мы до их главного города и не дошли. Этот, как его, Коломан, король ихний, войском своим взял да и побил всех наших. Будто мы хотели его Венгрию поганую завоевать. Да тьфу на нее! Мы ж никакого зла не творили, почти что не грабили, почти что никого пальцем не трогали, а он все ж таки взбеленился, собака!
Я понимал, что вряд ли люди, идущие за Фульше, Готшальком, Шарпантье и Нюпье, вели себя как ангелы, если Коломан решился применить против них оружие. Я знал также, что у Коломана одно из самых сильных войск в Европе, и чтобы рассыпать в пух и прах четыре не очень многочисленные шайки, вооруженные топорами и вилами, ему не потребовалось больших усилий и потерь.
Я приютил у себя несчастного крестоносца, потерявшего на берегу Дуная руку, но довольно скоро мне все же пришлось с ним расстаться, поскольку нрава он оказался самого непутевого - спал от заката до полудня, грубил всем, кичась, что он пострадал за Христа, а главное, так и норовил где-нибудь что-нибудь украсть и оскорбительно вел себя по отношению к женщинам. И я его попросту выгнал, приказав возвращаться домой в родное село под Триром, где его ждала (а скорее всего, не ждала) жена.
Евпраксия чувствовала, что наступает время, когда я покину родной дом и вновь уйду воевать, ибо таково назначение мое в этом мире. Она вновь стала упрашивать меня поехать вместе с нею в Киев, ведь теперь дороги были в отличном состоянии и ничто не помешало бы совершить такое путешествие. Но я честно признался ей, что жду прихода войск Годфруа, дабы присоединиться к ним и идти в Святую Землю. Она понимала, что ничем нельзя переубедить меня, и не старалась делать это.
- Я знаю, что это твой путь,- сказала она мне.- Может быть, я плохая жена, но я скажу тебе: иди. Только постарайся не погибнуть и вернуться ко мне, ведь ты для меня в жизни составляешь главное счастье, как солнышко для Божьих тварей, как вода для рыб и небо для птиц.
В августе через Зегенгейм по пути к папе Урбану в Клермон проезжал посол Коломана, князь Печский Иштван. Он вез послание папе, в котором говорилось о тех бесчинствах, которые творили крестоносцы в Венгрии, о том, как они грабили мирных жителей, а тех, кто оказывал им сопротивление, убивали. Коломан уведомлял папу, что он готов пропустить через свое королевство сколько угодно крестоносцев, но если они будут вести себя точно так же, как предыдущие, то и их ждет та же участь - все они будут уничтожены самым безжалостным образом. Печский князь уехал, а я, уже полностью готовый к походу, стал изо дня в день ожидать появления войска Годфруа. Но миновало Успенье, потом Рождество Богородицы, потом Крестовоздвиженье, а его все не было. Евпраксия видела мое нетерпенье и с грустью говорила мне:
- Видно, Господь на моей стороне, дает мне возможность побыть с тобою еще немного. Ах, какая чудесная осень, как я люблю Зегенгейм! Мне порой кажется, что я родилась и выросла тут. А то вдруг - тоска по Киеву. Пока твой Годфруа соберется, мы успели бы съездить в Киев.
Дни шли за днями, осень окрасила деревья в желтые, багряные и ярко-красные цвета, и вот однажды в конце октября, гуляя с Евпраксией, Брунелиндой и маленьким Александром по холмам, лежащим к западу от Зегенгейма, мы увидели, как по старой дороге Карла Великого к нам приближается огромное войско.