Когда мы двинулись от Никеи дальше85 на юго-восток, вновь появилось то торжественное чувство, возникшее при выходе из Циботуса. Сознание того, что мы победили в первой битве и взяли первый город, окрыляло. Многие остались недовольны тем, что Никея не досталась нам и что василевс отпустил на волю взятую в плен султаншу, за которую можно было бы потребовать у Кылыч-Арслана крупный выкуп; но, во-первых, по договору с Алексеем, Никея так и так должна была перейти в его пользование, а во-вторых, просить выкуп за султаншу - это так не достойно чести рыцаря, что и говорить не приходится.
Постепенно изнурительная жара уничтожила легкое и торжественное настроение. Мы двигались по пустынному плоскогорью, и чем дальше, тем все меньше становилось растительности, все реже то там, то сям мерцала водная гладь каких-нибудь мелких речушек, болотцев и ручейков, все реже попадались кладези с пресной водой, такие глубокие, что казались бездонными. День ото дня мы все больше изнемогали от чудовищной жары, и я до сих пор страшно удивляюсь, как это нам удалось разгромить сельджуков в нашем втором крупном сражении при Дорилее.
На сей раз первыми в эту битву вступили мы, авангардное войско Годфруа Буйонского. Как и вначале, пред нами двигался отряд Роберта Нормандского и Стефана де Блуа под знаменем Святого Петра, белым полотнищем с изображением самого Апостола, держащего в одной руке ключи от рая и ада, а в другой Евангелие; рядом с ним был изображен его спутник, Апостол Павел, с Евангелием в правой руке и мечом - в левой. На груди у Апостолов, так же как на груди у всех нас, были нашиты красные кресты. И вот, на подступах к Дорилейской долине это знамя встретилось с авангардом сельджукского войска. Стефан де Блуа, держа знамя левой рукой, а копье правой, храбро ринулся на встречающие нас полки. Все моментально пришло в движение. Только что я чувствовал себя иссушенным и обессиленным, и вдруг, непонятно откуда, взялись силы, и я уже несусь на своем Гиперионе, держа наперевес копье, и врубаюсь в строй турок, и колю, и бью, и режу...
Передовой отряд сельджуков оказался немногочисленным, и сразу стало ясно, что с ним нетрудно будет расправиться. Войско Боэмунда и Танкреда, двигавшееся за нами следом, не стало вступать в бой, а обойдя нас, прошествовало дальше, в открывавшуюся прекрасную зеленую долину. Сельджуки встретили их там тучами стрел - они расположились на горах и склонах, окружающих долину, и, хорошенько обстреляв из луков, ринулись на крестоносцев сверху, обхватывая их кольцом. Если бы мы задержались, сражаясь с передовым отрядом еще на час, то, пожалуй, от норманнского воинства ничего не осталось бы. Мы подоспели как раз вовремя и ударили в спины сельджукам, окружившим рыцарей Боэмунда и Танкреда. Я видел, как турки уже вяжут десятками пленных норманнов, как заарканен сам Боэмунд и лишь каким-то неимоверным усилием продолжает сопротивляться. На какое-то очень длительное мгновение мне показалось, что мы в страшной ловушке и уже не отбиться от наваливающихся со всех сторон турок. Но вмиг все переменилось, рев тысяч глоток усилился, паника замелькала в глазах у врагов, они перестали набрасывать веревки и бросили пленных. Это в долину мощным потоком хлынуло многочисленное воинство Раймунда Тулузского. И дрогнули турки, бросились с поля боя, оставляя нам не только пространство битвы, но и собственный лагерь, где шатры их эмиров были полны припасов продовольствия и даже драгоценностей, которые они, по-видимому, собирались раздавать самым отличившимся воинам. Здесь же оказалось множество превосходных коней, верблюдов, ослов, волов, овец и даже собак, которых, как потом стало известно, турки использовали для охраны пленников.
Вроде бы все было как во сне. Вроде бы только что началось настоящее сражение, и вот оно уже вдруг кончилось. Даже какое-то разочарование одолевало меня. Казалось, что мы победили гораздо легче, нежели при Никее. Но когда подсчитали потери с той и другой стороны, стало ясно - в этой битве сельджуки потеряли вдвое больше своих воинов, чем в предыдущем сражении. С нашей же стороны потерь было гораздо меньше и в основном в стане норманнов, принявших на себя основной удар.
Дальнейшее наше продвижение оказалось еще более трудным. Странное дело, но в битвах было гораздо легче, чем в пути. Миновав Дорилей, мы пошли по старому караванному пути, представлявшему собой узкую тропу, пересекающую безжизненную пустыню, с одной стороны тянулись нескончаемые голые горы, с другой - распахивалось такое же голое, безводное пространство. Припекать начинало с первыми же лучами солнца, а к полудню зной становился настолько нестерпимым, что люди замертво сваливались на дорогу и не было сил хоронить их. Каждый день мы теряли десятки, если не сотни своих воинов, выдержавших два сражения с турками, но павших в битве с жарой. Даже по ночам не наступало облегчения, зной утихал, но духота оставалась такой же, как днем. Казалось бы, за день человек выматывался в пути так, что ночью его должен был бы одолевать непреоборимый сон, но, однако, нет, по ночам трудно было заснуть. Бывало, лежишь и с тоскою прислушиваешься, как в степи воют шакалы, как где-то поблизости, рядом с твоим шатром шуршат по песку змеи и ящерицы. Нередким гостем в шатрах у крестоносцев бывали и тарантулы, от укуса которых люди если и не умирали, то надолго лишались способности двигать рукой или ногой. Печальная участь постигла доблестного графа Сен-Жилля, на полпути от Дорилея до Икония его укусил тарантул, и беднягу Раймунда пришлось везти в телеге.