«Свернитесь, как зародыш, – учила нас Ева, принимая блеск в наших глазах за признак вдумчивости, – и телесная память вернет вас в утробу матери. Как там было хорошо! Тогда вы не знали страхов и сомнений, а о внешнем мире только догадывались по приглушенным звукам и нежному гулу материнского голоса. Дайте же околоплодным водам снова омыть вас, подарить вам расслабление и отдых».
И ведь я верил нашему прекрасному педагогу. Верил до этого дня.
Принужденный к достохвальной позе эмбриона размерами багажника, в который, как во чрево, поместил меня Ален Лурия, я напрасно жду уюта и безмятежности. Вероятно, инструктор Ева переоценила возможности этой позы. Хотя правда, что я ничего не знаю о внешнем мире и что вокруг меня – ровное гудение двигателя.
Пока что мне удается сохранять хладнокровие. Звать на помощь я не собираюсь: крик потребует запаса кислорода, которого в моем распоряжении может и не быть. Обшаривая пространство вокруг себя, я постепенно понимаю: похоже, мне не удастся выбраться из багажника, прежде чем меня доставят к месту назначения. Никаких инструментов под резиновым ковриком. Ни рукоятки, ни кнопки, что открыла бы багажник изнутри.
Протиснуться в салон со стороны заднего сиденья тоже не вышло. Такое впечатление, будто Ален Лурия заранее переоснастил свой багажник для перевозки в нем людей. Пытаюсь обнажить проводку стоп-сигналов и других задних фонарей и как-то ее повредить, а то и выбить фару ногой – в расчете на то, что машину остановит полиция. Нет, бесполезно.
Сколько длится мое заточение? Не меньше часа. Скорее всего, мы уже покинули пределы города. Это косвенно подтверждается тем, что дорога явно утратила асфальтовую ровность, а автомобиль перестал тормозить на перекрестках.
Неизвестность, духота и болезненно затекшее тело не дают сосредоточиться. Наступает момент, когда все мысли затмевает только одно желание: чтобы эта сволочная тряска кончилась и я бы мог наконец распрямить одеревеневшие ноги. От бессильной му2ки я пытаюсь ускользнуть в какие-то абстракции, воспоминания, призываю себе в утешение образ Джудит, но мысли эти отравлены страхом: за нее, за себя, за нас – а от этого пронзительнее начинают ныть колени. Еще чуть-чуть, и я примусь ногтями скрести стальные стенки своего узилища, а потом и биться о них головой. В состоянии, близком к исступлению, я представляю, как задушил бы Еву Кольпиц, попадись она мне. Задушил бы за то, что с ее подачи в моей жизни появилась проклятая поза эмбриона.
Наваждение обрывается, когда автомобиль сбавляет скорость, а вскоре и останавливается совсем. В тишине, придавившей меня после того, как заглушили мотор, я различаю два голоса. Их обладатели – Ален Лурия и кто-то еще – обмениваются короткими приветствиями.
– Он, надеюсь, не задохнулся? – Незнакомый голос вроде принадлежит пожилому мужчине. – Не самый церемонный способ доставки столь важного груза.
Мне по душе любое неодобрение в адрес моего мучителя. Хотя и рано записывать собеседника Алена Лурии в сочувствующие. Для него я не более чем груз, пусть и важный. Никаких обвинений в попрании прав человека. А чего еще ждать от тех, с кем ведет дела господин Лурия? Неопределенность – вот что терзает меня больше всего.
Щелкает замок, надо мною вспыхивает рассветное небо, отгороженное двумя силуэтами. Я щурюсь в своей стальной колыбели, пока нестерпимые краски наружного мира въедаются мне в зрачки. Сквозь резь в глазах удается разглядеть лишь то, что компаньон Лурии строен, но невысок, и на лице его поблескивают стеклышки очков.
– Он в порядке, доктор, как видите. Герои обычно не страдают недостатком живучести. Знакомьтесь: Джуд Леннокс.
– Значит, это и есть наш последний ингредиент? – Тот, кого назвали доктором (седоволосый господин в твидовом костюме-тройке), протягивает мне руку и неделикатным рывком переваливает меня через борт багажника. Я с трудом удерживаю равновесие – ноги не слушаются после долгой обездвиженности. Из опасения, что я все-таки упаду, твидовый подхватывает меня повыше локтя. Ну и хватка! Будто и не академик вовсе, а какой-нибудь кузнец. То, что он печется о моей невредимости, меня уже не обнадеживает. Это скорее забота охотника о том, чтобы лишний раз не продырявить шкуру добытого зверя. Неспроста меня называют то грузом, то ингредиентом.
– Доктор, если можно на пару слов… – Лурия жестом приглашает компаньона отойти в сторону, давая мне возможность оглядеться.
Гравийная дорога. По сторонам – что-то вроде городка из нескольких каменных зданий в духе сдержанной готики (острые крыши, высокие окна); на стенах растительный декор в псевдоэльфийской манере. На заднем плане виднеются деревянные постройки, срубы в два этажа, возведенные безо всяких зодческих красот. Да еще я заметил по крайней мере две сторожевые вышки, незаменимые, когда попытки войти или выйти должны пресекаться одновременно с жизнью нарушителя. Один из часовых, уловив мой блуждающий взгляд, кивает мне с высоты. Совсем как наставник, одобряющий выводы ученика. А вот обычной в таких случаях ограды нет. За мысленной чертой, которую можно провести между двумя вышками, темнеет лес – воздух пропитан его мшистыми запахами. Хотя ограда может быть и невидимой. Такая есть, например, в Мерисонском централе, откуда еще никто не сбежал. Ведь если стены не видно, то и неизвестно, как за нее перебраться. Говорят, тамошние заключенные со временем полностью теряют волю, потому что стена, которую нигде не видно, мерещится им везде – даже после освобождения.