Начать хотя бы с того, что между ними обнаруживается, и очень рано, поразительное сходство во всём: то ли она походила на сына, то ли сын походил на неё. Оба они белокурые, глаза у них светлые, она располневшая, он тоже пока ещё пухлый, оба живые, подвижные, так что обоим не сидится на месте, ему бы всё прыгать, скакать, а ей бы всё что-нибудь делать в небольшом, но сложном хозяйстве растущей семьи, и хотя она занимается этим хозяйством весь день, то и дело рожает детей и несёт все обязанности по их воспитанию, у неё ещё остаётся довольно энергии, чтобы в теннис сыграть гейм-другой, она к тому же доброжелательна, с мягкой улыбкой, какая часто играет и у него на губах, и с сильным, даже несколько властным характером, какой с течением времени начинает обнаруживаться и у него. Она и воспитывает его, а следом за ним и всех младших детей согласно деятельному характеру и полученному образованию: каждому приискивает и находит занятие, чтобы без дела, упаси Бог, никто не сидел, так что её старший сын, уже юношей, начинающим понемногу освобождаться от доброжелательно-строгой опеки родителей, сочиняет по поводу её бесконечных распоряжений шуточные стишки: “Ты иди песок сыпь в яму, ты из ям песок таскай”, стишки, как видите, до крайности слабые, скорей говорящие о самостоятельном и насмешливом складе ума, чем о сверкающем даре поэта.
Главное же заключается в том, что бесконечное трудолюбие и, как обязательный его результат, довольно скромные, но всё же достаточные доходы отца вместе с весёлыми лёгкими хлопотами очаровательной мамы создают в доме особенную атмосферу безмятежности, устойчивости, благополучия и самого доброго мира везде и во всём. В комнатах большую часть дня сохраняется невозмутимая благоговейная тишина: все заняты каким-нибудь делом, в кабинете сосредоточенно что-то пишет отец. Тишина любовная, ласковая, сладкая, в какой только и вырастают здоровые дети. Везде стоит обитая красным бархатом мебель, пестреют ковры с завитками, ласкает зрение лампа, бросая мягкий рассеянный свет, манят шкафы, плотно уставленные разнообразными книгами, разумеется, лучшими в мире. Вдруг в соседней столовой башенным боем бьют большие часы. Ещё они не успевают умолкнуть, как в таинственной маминой спальне, куда вход категорически воспрещён, другие часы уютно и сладко играют гавот. Эти великолепные звуки, повторяясь множество раз в течение множества лет, становятся живой частью отчего дома, частью семьи, и уже совершенно представить нельзя, что когда-нибудь какая-то посторонняя сила заставит эти милые звуки замолчать навсегда. О, нет! Эти благодатные звуки были всегда и пребудут всегда, так слышится в добром сердце ребёнка, оттого что дают его чистой, невозмущённой душе покой обыкновенного счастья, такого именно счастья, которое естественно для детей, и дело, придуманное мамой для его воспитания, забывается само собой, выпадает из рук, и уже на невидимых крыльях отовсюду слетают золотые мечты и заносят Бог весть куда, где стеклянные замки, стеклянные рыцари и вечный перезвон хрусталя.
А уже темно за окном, и в дальний угол переносят высокую лампу, и мама, светлая королева, оправивши волосы и сбросивши фартук, поднимает чёрную крышку рояля. Наступает самый сладостный миг! Исподтишка, нередко в щель двери из детской, мальчик жадно следит за каждым движением, страшась пропустить, хотя знает всё, что мгновенье спустя произойдёт перед ним, потому что и это тоже происходит всегда: белокурая, приятно округлая, подвижная, очень живая весь день, она в этот торжественный миг затихает, долго сидит, точно пристально слушает что-то, чуть подкрашенными ресницами прикрыв светлые, почти стального цвета глаза, или медлительно перекладывает подержанные листы любимейших нот.