В пути на крышах вагонов, рядом с солдатами, всё ещё бегущими толпами с фронта, новый персонаж предстаёт его измученным взорам: мешочник. Знамение времени, рождённый революцией спекулянт, бессмертный тип однозубой советской сатиры. Москва кипит спекулянтами и бандитами, которые вырастают точно из-под земли, словно гуляет необузданная стихия. Всё, что ни попадается под руку, эта стихия невозмутимо тащит к себе, и новой власти не удаётся её обуздать. Бездна анархии готова разверзнуться и всё поглотить. Вождь революции говорит:
— Спекулянт, мародёр торговли, срыватель монополии — вот наш главный “внутренний” враг... Либо мы подчиним своему контролю и учёту этого мелкого буржуа... либо он скинет нашу, рабочую, власть неизбежно и неминуемо...
Неизбежно и неминуемо...
Сколько же в России мелкой буржуазии? Девять десятых? Девятнадцать двадцатых? Позади него Вязьма, мещанская вся, насквозь, целиком и до мозга костей. Перед ним Москва, тоже мещанская, вся, насквозь, целиком и тоже до мозга костей. Рыцарь чистый и светлый, он себе даже представить не мог, чтобы по закоулкам и тайникам копошилась такая ненасытная пропасть стяжания, жадности, оборотистой лжи, которую вдруг выворачивает наружу эта сумятица всемирной истории. Нелепость, бессмыслица, дикость. Что ж ожидает нас впереди?
Неизбежно и неминуемо...
Будущее для него окутано мглой. Невозможно ничего разглядеть. Что остаётся ему? Родной дом, безбрежное море тополей, каштанов и лип, сытный жар изразцов, бой часов и раскрытый рояль. А ты бушуй, океан!
Глава четырнадцатая.
ПЕРЕДЫШКА
В МОСКВЕ он ищет пристанища. Всюду его встречают слова, смысла которых невозможно понять, в особенности если речь идёт всего-навсего о найме квартиры: мандат, чека, домком, уплотнение, саботаж. Понемногу злокозненный смысл этих варварских, виртуозно придуманных слов для него проясняется: если бы он был пролетарий, просто какой-нибудь говночист, ради заслуги его социального происхождения кого-нибудь можно было бы уплотнить и вселить его в квартиру какого-нибудь тунеядца, паразита и саботажника с дипломом в кармане, вроде профессора греческой филологии, бактериолога или никчёмнейшего специалиста по истории какого-то Ренессанса, а поскольку он врач, лекарь с отличием, то есть сам принадлежит не к говночистам, а к разряду презренных тунеядцев, паразитов и саботажников, ему в обширной Москве пристанища нет.
Что ж, он обедает в “Праге”, часть вещей оставляет у дядьки и втискивается кое-как в поезд, в самый последний, который следует до города Киева. Ещё день, и уехать будет нельзя, германцы на подступах к городу Киеву.
Поезд тащится до того отвратительно, что словами передать невозможно ни на каком языке, остановки на каждом шагу. На полустанках. Прямо в степи. Какие-то всадники подскакивают на усталых конях, о чём-то говорят с машинистом, в залитой маслом тужурке, с чумазым лицом, с ледяным страхом в глазах. Навстречу с той же кладбищенской скоростью тащатся переполненные какими-то грузами и людьми эшелоны. По разбитым дорогам с трудом волочат ноги серые, потрёпанные полки: части красных, в полном согласии с договором, подписанным в Бресте, уходят, оставляя Украину германским войскам. И всякий раз, как случается остановка в пути, сжимается и падает сердце: возьмут машиниста, паровоз отберут, прикажут возвращаться назад.
А не хочется возвращаться. Уже станции замечательные: Бобрик, Бровары. Уже степные пески, забросанные протаявшим снегом. Позади остаётся какая-то жидкая цепь с примкнутыми к чёрным дулам штыками. Далее не видится ни души. Должно быть, охрана новой границы. Там-то кто? Германцы уже? Или те, в шароварах из-под солдатских шинелей, которых видел в прошедшем году?
Внезапно ввысь купола Лавры взмывают, по колено в снегу чернеют сады, покрытые снегом и льдом необозримые просторы Днепра. Слободка. Состав томительно-долго тарахтит через мост. Приехали наконец! Вечереет. Разумеется, не встречает никто. Ни цветов, ни объятий, ни вскриков, а так хорошо, точно всё это есть. Выходят на привокзальную площадь, садятся в пролётку извозчика, которые вот они, на каждом шагу, слава Богу, наконец-то нормальная жизнь. Едут на Андреевский спуск, в дом 13. Куда же ещё? Приезжают, звонят. Тут уж объятия, вскрики. Николка вытянулся в унтер-офицерских погонах, а всё как прежде, мальчишка, на шее повис. Вера, Варя с мужем, двоюродный брат Константин. И мама, мама, светлая королева, дороже и радостней всех. Отводят ему прежнюю угловую с балконом и принимаются жить, радуясь, что в этой каше все живы и все опять собрались.