Миновав людоедские кострища, выживший увидел еще одно тело. По его спине пробежал предательский холодок.
Лежавшая на спине тварь была уродливой насмешкой над самой человеческой сутью. Морда существа отдаленно походила на лицо человека, если не считать лягушачьих, навыкате, глаз, расплющенного носа с зияющими провалами ноздрей и торчащих из-под обвислых губ кабаньих клыков. Как и люди, оно носило одежду: кожаную безрукавку и короткие, до голеней, штаны. Когтистые ступни были обмотаны полосами грязной ткани. Трудно вообразить обувь, которая бы сгодилась на такие ноги. Руки чудовища были сложены на груди и сжимали рукоять изогнутого, как у степных кочевников, меча.
Несколько мгновений выживший не мог оторвать взгляда от адского отродья. Затем парализующий страх отступил, сменившись брезгливым любопытством. Выживший подошел ближе, рассмотрев, что зеленовато-серая кожа создания была усеяна разводами и бородавками, как у жабы. Экая образина! Но куда больше выжившего заинтересовал меч, который бы ему очень пригодился – вместе с грубо выделанными ножнами, что висели на поясе трупа.
Выживший сделал еще шаг и тут же остановился: уж не ловушка ли это? От кого-то он однажды слышал историю о воришке, который забрался в старинный склеп, вытащил меч из рук иссохшего трупа – а тот возьми да и встань!
Прежде подобная история показалась бы ему глупой байкой, какие придумывают, чтобы отпугнуть грабителей, но не теперь. Кошмарная тварь, будто нарочно, улеглась здесь, дожидаясь, пока кто-нибудь к ней подойдет. И этот меч в ее руках – какое-то издевательское подобие последних почестей. Сородичи чудовища не озаботились похоронить павшего собрата, но и не забрали оружие себе. Почему?
Выживший задумался. В конце концов, что он знал об этих тварях-людоедах? Быть может, они не предавали тела умерших ни огню, ни земле, а оставляли как есть. Даже люди, говорят, в стародавние времена относили мертвецов в Башни молчания – на расклевание во́ронам.
Выживший приблизился вплотную. Тварь выглядела бесповоротно мертвой. Ее кожаная безрукавка была в бурых пятнах. На животе виднелись три длинных прорехи – не иначе как от крестьянских вил. Стало быть, деревенские все-таки пытались дать отпор.
Выживший склонился над уродцем и, превозмогая отвращение, коснулся руки мертвеца. Тело было холодным и осклизлым, в очередной раз наталкивая на сравнение с водными гадами.
Выживший стал разжимать закоченевшие пальцы. Вот уже одна рука поддалась… Позади него кто-то всхлипнул. Выживший со всей силы дернул на себя эфес и – о счастье! – хватка разжалась. Рывком развернувшись, он увидел ту самую девчонку-дикарку. В руке у нее был нож.
Неужто совсем безумна, кинется против меча? подумалось выжившему.
Девчонка смерила его тяжелым, неживым взглядом.
– Отойди!
Выживший посторонился – от греха подальше. Дикарка приблизилась к трупу, на миг замерла над ним, и ее затрясло. Девчонка пнула мертвое тело, упала на колени и, схватив нож обеими руками, принялась с остервенением, не разбирая куда, бить. Брызги густой темной крови попадали дикарке на лицо. Она слепо моргала, но не останавливалась.
Выживший с суеверным страхом смотрел, как снова и снова вздымаются над головой ее руки. А ведь сорвись девчонка, когда он был связан…
Наконец силы ее иссякли. Нож звякнул о землю. Дикарка медленно, задыхаясь, подняла голову.
– Это они… они все делали… убивали, вешали…
Вешали? Тут выживший запоздало сообразил:
– Так значит, горлоки вот такие… как этот?
Девчонка не слышала. Ее глаза глядели сквозь него.
– … убили всех – маму, отца, бабушку и дедушку, дядю Бе́ппо. Из-за них я осталась одна.
– Пусть души этих добрых людей найдут путь к Свету, – пробормотал выживший. Более складных слов утешения у него не нашлось, да и вряд ли бы они чем-то помогли сироте. Ему вспомнились лежавшие вповалку трупы и почерневший детский череп в кострище. Выживший стиснул зубы до скрипа. – И пусть их убийцы получат по заслугам! Я обещаю, что сделаю все от меня зависящее.
Девчонка встрепенулась. Взгляд ее стал осмысленным.
– И как ты это сделаешь?
– Сперва сообщу о том, что здесь произошло, – выживший постарался скрыть неуверенность в голосе, – а потом…