Конечно, в качестве демонстрационного материала должен быть выбран какой-нибудь незаметный узник, о судьбе которого никто не печалится. И вот, опять-таки после консультации с надзирателем, мэтр Тибо избрал на эту роль некоего Андре Мишле. В некоторых отношениях выбор оказался ошибочным, но в этом нельзя винить ни мэтра Тибо, ни надзирателя.
Намеченной жертвой оказался один из многих мятежников, сторонников Бурбона, выданных Жаном де Норвилем. Человек этот, двадцати восьми лет отроду, перед арестом был мелким торговцем из Форе, но в свое время служил лакеем в доме де Норвиля. Когда он попал в тюрьму, у него не оказалось средств, чтобы платить обычную мзду тюремщику, и потому Мишле поддерживал свое существование теми крохами, которые тот считал возможным выдавать ему от щедрот своих.
Поистине никакой другой политический заключенный, которыми был полон замок, не был столь ничтожным и забытым.
До сих пор Блез занимал камеру один. Однако он знал, как переполнена тюрьма, и потому не удивился, когда ему пришлось разделить её с товарищем по несчастью. Естественно, он отнесся к Мишле с некоторой осторожностью, ибо не было более банальной уловки, чем подсадить шпиона к человеку, у которого хотели выведать какие-нибудь тайны. В остальном же он приветствовал нового соседа, надеясь немного отвлечься от собственных тревожных мыслей.
Андре Мишле, со своей стороны, воспринял как поощрение и повышение в ранге, когда его перевели в помещение получше того подземного преддверия ада, где он пребывал до сих пор.
В этой более привилегированной части замка камеры располагались ярусами - один над другим - вокруг обширного центрального двора, в конце которого высилась цитадель. Камеры каждого яруса открывались на общую деревянную галерею, галереи соединялись между собой короткими лестничными маршами. Камеры не имели окон в наружных стенах, освещались только со двора, и потому в них всегда стоял полумрак.
Но даже при этом они были предпочтительнее сырых, кишащих паразитами подземелий, которыми, как сотами, изрезана скала внизу и в одном из которых Мишле провел последние десять дней.
Он был простым скромным парнем, на которого произвело большое впечатление, что отныне ему предстоит делить обиталище с дворянином, и потому буквально исходил почтением.
- Я так полагаю, сударь, что вы - из дворян монсеньора де Бурбона.
- Меня обвиняют в этом, - осторожно ответил Блез.
- И друг господину де Норвилю?
Ответ заставил себя ждать так долго, что Мишле мог приписать это промедление только благоразумию Блеза.
- Я знаком с ним.
- Догадываюсь, о чем вы думаете, сударь, но вам нечего меня опасаться.
Мишле так обрадовался возможности с кем-то поговорить, что в самый короткий срок успел поведать Блезу все немногочисленные события своей жизни и начал обсуждать их по второму кругу. Как можно было увидеть в этом человеке тайного сообщника Бурбона, выходило за пределы понимания.
Удивляло Блеза и спокойствие Мишле. Он явно не страшился будущего и, по-видимому, считал свое заключение временным. Его деревня принадлежала к владениям господина де Норвиля, и Мишле часто упоминал его имя, говоря о нем тоном униженного подчинения, но, в то же время, с доверием. То, что его господин выдал его, он воспринимал, кажется, скорее как нечто по природе своей понятное, чем как повод для негодования.
Самое странное, что он явно считал Блеза тоже посвященным в некую тайну, - по его мнению, между ними это как бы само собой разумелось.
Было здесь что-то непонятное. Намеки Мишле позволяли предположить, что обвинения де Норвиля, по крайней мере в некоторой части, выдвинуты только для вида и что жертвы их знали об этом. Отсюда, в свою очередь, вытекал естественный вывод о сговоре между человеком, который, как предполагалось, предал Бурбона, и самой герцогской партией.
Чрезвычайные обстоятельства обостряют разум. В полутьме камеры, пока Мишле без умолку болтал, Блез вспоминал фантастические обвинения против де Сюрси, косвенные намеки, метившие в Баярда... А если предположить, что де Норвиль вообще не предавал Бурбона? Тот факт - если это факт, - что он по-прежнему пользовался доверием тех самых людей, которых обвинял перед королем, давал пищу для размышления...
- Я вижу, ты никак не собираешься попасть на виселицу, - заметил Блез своему сокамернику.
- Отнюдь, сударь, ничуть не больше, чем вы... Однако мы ведь не должны говорить об этом, правда?
- Не должны, - ответил Блез, как будто знал, что имеет в виду собеседник.
Пока он не смог пойти дальше, не вызвав подозрений у Мишле. Дав тому ещё двадцать четыре часа на дозревание, он надеялся узнать больше.
В этот момент надзиратель протолкнул в камеру вечернюю порцию еды. Она состояла из небольшого куска хлеба и воды, без обычного жесткого мяса.
- А это что значит? - требовательно спросил Блез. - Ты же отлично знаешь, что я плачу за еду ливр в день. Кроме того, нас теперь двое.
Тюремщик, ничего не ответив, исчез. Блез заорал ему вслед, но тот не вернулся.
На следующее утро им вообще не дали есть, и, сколько они ни колотили в дверь, никто не обратил внимания. Оба узника начали ощущать первые признаки слабости. С каждым часом Мишле становился все молчаливее.
Ближе к вечеру дверь распахнулась, но вместо привычного надзирателя появились двое людей в коротких кожаных куртках без рукавов, с голыми мускулистыми руками.
- Пошли, вы оба, - распорядился один. - Будет небольшое свиданьице с мэтром Тибо внизу.
Ремесло этих людей сразу угадывалось по их внешнему облику. Блез окаменел. Ему дана неделя отсрочки, однако, если в тюрьме предпочли пренебречь ею, то спасения ему нет.
Все же он сумел унять дрожь в голосе и спросил спокойно:
- А это кто такой - мэтр Тибо?
Тот, к кому он обращался, хихикнул:
- Вот сейчас и узнаешь. Тебе он покажется интересным - да-да, интересным.
Мишле запротестовал:
- Но я-то вам не нужен. Меня и на допрос ещё не водили.
- Ты особенно нужен, приятель, - сказал человек, хватая Мишле за плечо.
Они вышли из камеры; дневной свет, хотя и тусклый в этот час, показался им настолько резким, что они зажмурили глаза. Затем спустились по лестнице, ведущей вниз, на мощенный камнем двор. Несколько солдат, набрасывающих подковы на колышек, прервали игру и уставились на них. Один расхохотался и ткнул пальцем в их сторону, но кое-кто покачал головой.
Дверь в основании цитадели открывалась на лестницу, идущую далеко вниз. Затем последовал высеченный в скале коридор, от которого в обе стороны отходили ответвления. Здесь стояла мертвая тишина, хотя, вероятно, за низкими входами в подземелья текла какая-то жизнь. Наконец коридор закончился у тяжелой двери, которую один из стражников открыл, а затем с гулким стуком захлопнул, когда они переступили порог. Две-три ступени вели вниз, в помещение со сводчатым потолком, полное странных предметов.
Это была мастерская мэтра Тибо. Блез с первого взгляда узнал некоторые орудия пыток - дыбу, например, - но ему было недосуг размышлять о назначении всех свисающих с потолка веревок и блоков, аккуратно разложенного набора инструментов из железа, кожи и меди - клещей, щипцов, кувшинов и прочего. Его внимание сосредоточилось на самом мэтре Тибо, который стоял, грея руки над жаровней.
Подобно своим ассистентам, мастер был одет в короткую, распахнутую на груди кожаную безрукавку, замызганную от долгого пользования. Голова его была непокрыта, и коротко остриженные седые волосы, жесткие, но редкие, стояли торчком, словно щетина скребницы. Лицо, расплывшееся и изжелта-серое, словно замазка, служило лишь фоном для единственного лунно-бледного глаза, который, несмотря на свой цвет, глядел необыкновенно живо.