Подмастерье бросился из лавки.
– Зачем вы зовете сюда всех этих людей? – спросил Доже с беспокойством.
– Предоставьте мне действовать, и вы скоро узнаете все, – отвечал Жильбер.
Обе служанки пришли вместе с Фебом.
– В каком состоянии Сабина? – спросил Доже.
– Все в том же, – отвечала Жюстина. – Она неподвижна, однако мадемуазель Кино говорила, что дыхание стало посвободнее.
Доже сложил руки и поднял глаза к небу, как бы благодаря Бога.
– Разве мадемуазель Кино не хочет немного отдохнуть? – спросил Ролан.
– Нет, – отвечал Жильбер, – она объявила, что всю ночь просидит возле Сабины и выйдет из ее комнаты только тогда, когда Сабина узнает ее и улыбнется.
– Как мне благодарить ее? – сказал Доже. – Это добрый ангел, охраняющий мою дочь.
Дверь лавки отворилась, и вошел третий подмастерье.
– А-а, – сказал Ролан, – это Блонден.
– Виконт де Таванн вернулся из Версаля? – спросил Жильбер.
– Нет еще, – отвечал подмастерье, – но как только он вернется, ему отдадут ваше письмо. Его взял первый камердинер.
– Хорошо! – сказал Жильбер, отпустив его.
Через пять минут Рупар, Урсула, мадам Жереми, мадам Жонсьер сидели в комнате за лавкой и смотрели друг на друга с изрядным любопытством. Обе служанки стояли у камина; три подмастерья – у стеклянной двери, отделявшей комнату от лавки.
– Друзья мои! – начал Жильбер. – Вы все были глубоко огорчены жестоким происшествием, поразившим нас; вы все любите Сабину. Вы должны желать так же, как и мы, узнать правду, раскрыть это злодеяние. Вы нам поможете разъяснить это дело, не правда ли?
– Да-да! – закричали в один голос мадам Жереми, мадам Жонсьер и Урсула.
– Очевидно, – сказал Рупар, – что свет истины – величайший общественный светильник.
– Молчите! – перебила Урсула, толкнув мужа локтем.
– Начнем по порядку, – сказал Жильбер. – В котором часу вы вчера уехали в Версаль? – обратился он к Доже.
– Вчера утром, в восемь часов.
– И не возвращались домой ни днем, ни вечером?
– Нет.
– Уезжая, в каком положении оставили вы Сабину?
– Как обычно: она была весела, счастлива, повидимому, и тени печали не было в ее глазах.
– Она спрашивала вас, вернетесь ли вы в Париж?
– Нет, она об этом не спрашивала.
– Вы не можете сообщить ничего больше? Припомните хорошенько.
– Нет, ничего особенного.
– А ты, Ролан, в котором часу оставил сестру?
– Я вернулся ужинать в шесть часов. Сабина была весела по обыкновению. Она спрашивала меня, приходил ли ты в мастерскую. Я отвечал, что тебя не было, тогда она немного взгрустнула. Я ей сказал, что ты должен был приготовить оружие в твоей лавке на набережной и что я увижу тебя вечером, потому что мы должны работать вместе. Она улыбнулась. Потом спросила меня, говорил ли я с тобой о сестре твоей, Нисетте. Я отвечал, что я прямо объяснил тебе мои намерения и желания. Сабина поцеловала меня. Мысль о двойном союзе очень радовала ее. Когда я расстался с нею, она была взволнованна, но это волнение было от радости.
– В котором часу ты ее оставил? – спросил Жильбер.
– В восемь часов.
– И после того ты не виделся с нею?
– Я увидел ее только сегодня утром, когда ее принесли.
– Ты вернулся вечером?
– Да. Я прошел к себе, думая, что Сабина в своей комнате.
– И ты ничего не заметил ни снаружи, ни внутри дома, что указывало бы на следы насилия?
– Ничего.
– Это все, что ты знаешь?
– Абсолютно все.
Жильбер сделал знак Фебу подойти.
– Что случилось здесь вчера вечером? – спросил он.
– Ничего особенного, – отвечал подмастерье. – Леонар и Блонден знают это так же, как и я. Мадемуазель Сабина сидела в лавке целый вечер. Она вышивала.
– Приходил кто-нибудь?
– Камердинер маркиза де Коссада, лакей главного откупщика Бежара и камердинер герцога Ларошфуко.
– Больше не было никого?
– Кажется.
Феб вопросительно взглянул на своих товарищей.
– Нет, никто больше не приходил после того, как ушел месье Ролан, – сказал Леонар.
– Никто, – прибавил Блонден, – только мадам Жонсьер и мадам Жереми приходили посидеть с барышней.
– Да, – сказала мадам Жереми, – я…
– Извините, – перебил Жильбер, – я сейчас попрошу вас ответить мне, но позвольте мне продолжить по порядку. В котором часу вы заперли лавку? – обратился он к подмастерьям.
– В половине десятого.
– Запирая лавку, вы ничего не заметили, ничего странного?