Между тем граф Арундель приблизился к чужеземцу.
— Ради милостивой и справедливой королевы Англии я сомневаюсь в праве, невинности и чести вашего друга! Объявите мне ваше настоящее имя! — шепотом прибавил граф.
— Леопольд, рыцарь фон Ведель! — тихонько ответил тот.
— Клянусь золотой медалью Григория, которому вы изменили, — вполголоса сказал Арундель, — вы сами тот бездельник, за которого хотите сразиться! Покрепче же держитесь в седле, имперский рыцарь!
Не ответив ни слова, Леопольд отъехал на западный конец ристалища, а Арундель — на восточный.
Герольд поднял жезл, грянули трубы.
Противники пришпорили коней и съехались посредине арены. Конь восточного рыцаря осел на задние ноги под силой удара, копье его переломилось, Арундель барахтался на земле, а конь его упал в сторону.
— Ахмет, бей Рамлы, выиграл! Хвала победителю! — вскричал герольд.
— Мужественный человек, клянусь нашей королевской честью! Сэр Уолтер, кто он такой?
— Леопольд, рыцарь фон Ведель, ваше величество!
— Германский рыцарь? Теперь мы догадываемся, кто друг его далекого друга! Ни слова об этом! Но все же, я не могу и не хочу принять его. Скажите ему еще раз, что письмо его будет принято к сведению и чтобы он не думал, будто мы не доверяем ему, в приличное время представьте его ко двору. Успокойте его хоть этим.
По окончании турнира Елизавета отправилась по галерее в свои покои. Проходя мимо нарядных дам, она приблизилась к Руфи и Анне фон Эйкштедт. Анна была чрезвычайно бледна.
— Милая госпожа фон Эйкштедт, — обратилась она к первой, — проведите нас с мисс Анной в наши покои. В числе даров наших верных палладинов есть одна вещь, значение которой только вы можете объяснить нам.
Как обычно, прошло немало времени, прежде чем ее величество отпустила кавалеров и дам и удалилась с приближенными своими, чтобы одеться к банкету и балу, которые завершали празднество. Леди Мария, графиня Пемброк, обер-гофмейстерша, знаком указала Анне и Руфи выйти из зала боковым ходом. Одна негритянка — редкость в Лондоне тогдашней эпохи — провела их коридорами к маленькой двери и отворила последнюю — и Анна и Руфь очутились в высокой комнате с одним окном, с позолоченным потолком и с кроватью под бархатным балдахином. Это была спальня Елизаветы.
Вскоре послышались шаги и голоса, отворилась дверь, и в комнату вошла сама Елизавета, заперла двери и медленно приблизилась к смущенной Анне, стала рассматривать ожерелье на ее груди.
— Не знаю, милая мисс, случились ли с вами сегодня столь странные вещи, как с нами. Не желая вмешиваться в дела, которые скрывают от нас, прошу вас настолько быть со мной откровенной, насколько это необходимо для выяснения отношений наших к некоторой личности. Мы очень любим вас и надеемся, что, как женщина в отношении женщины, вы оцените это и будете действовать согласно этому, поэтому будете откровенны.
— Ваше величество, — внезапно покраснев, ответила Анна, — я буду откровенна в отношении Елизаветы, первой девицы Англии.
— Этого только и хотим мы в настоящую минуту! Вы узнали этого… бея Рамлы? Кто он такой?
— Я узнала его по черно-красному кругу на щите. Это — Леопольд фон Ведель.
— Он предложил мне подарок, который, как полагаю, из одного источника с вашим ожерельем. Посмотрите!
И Елизавета показала головной убор, далеко уступавший богатством ожерелью Анны. То был ободок в виде змеи из зеленой бронзы, и на нем находилось двенадцать точно таких же изумрудов, какими украшалось ожерелье Анны.
— Мне известна эта вещь, это корона древней египетской царицы, — вздрогнув, ответила Анна.
— Следовательно, Леопольд — это далекий, умерший для вас друг? Вы некогда любили его и… и Ахмет приехал для того, чтобы копьем добыть себе любовь и честь? Подите сюда, милая, сядьте подле меня и расскажите о ваших и его страданиях! Для нас, для вас и для него — это важнее чем вы думаете!
Во всем облике Елизаветы было столько нежности и вместе с тем болезненной тревоги, что, не в состоянии противиться, Анна рассказала королеве о своей любви и юношеской привязанности Леопольда, о скитальческой жизни Леопольда и, наконец, о письме Ахмета, окончательно порвавшем их связь. Леопольд в отчаянии отправился скитаться по свету, и Анна свиделась с ним только в Англии.
— Из дурно понятой, преувеличенной женской скромности, в порыве негодования вы сделали величайшую глупость, милая Анна, и повергли в несчастье и себя и его! Ах, милая моя, сколько раз я верила любви мужчин и — обманывалась! Можете ли вы знать, в какую бездну повергло его отчаяние?