— Ради Англии! Берегитесь, однако, сэр Френсис, в Тауэре еще много места для изменников!
— Прощайте, ваше величество, прощай, Анна! — сказал Леопольд. — Никогда я не увижу тебя, разве привезешь ты мне из Англии чистым мое доброе имя!
— Должна привезти! — вскричала Елизавета. — Две женщины, чтущие ваше самопожертвование, хранят в сердце воспоминание о вас и лучшим убором своим считают подаренные вами драгоценности. Дух Вильгельма Оранского выведет вас к свету!
Девять дней спустя Леопольд уехал из Лондона, ни разу не повидавшись с Анной.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Больные
В 1592 году Карлсбад не был еще городом, как в наше время, а деревней. Хотя источник был уже обустроен, но его окружало только обширное дощатое здание, к которому непосредственно примыкало тридцать купален. Напротив источника, на площади находилась гостиница, в трех верхних этажах которой помещались комнаты для приезжающих, а в нижнем — ряд великолепных покоев, где по вечерам или в дурную погоду собирались посетители минеральных вод.
В этом году в Карлсбад со всей Германии собралось около пятисот особ обоего пола, преимущественно иностранцев. Понятно, что Карлсбад посещался австрийцами и, в особенности, католическими священниками. В числе господ этих особенное внимание возбуждали два офицера, прибывшие прямо из Франции, в которой парижский мир и всемогущество Генриха IV положили конец страшным религиозным войнам и, как казалось, навсегда уничтожили пагубное влияние римской курии и доме Гизов. Так как господа эти прибыли прямо из Франции, то, само собой разумеется, они французы и, вероятно, не понимали по-немецки. Старший из них был небольшого роста, коренастый и несколько склонный к полноте человек, черные волосы и бородка его были с проседью. Он страдал подагрой. Его младший товарищ, прекрасный, сильный мужчина, — имел светлые волосы и приятное лицо, ревматизм засел у него в правой ноге, кроме того, имел он рану на левой руке. Слуги их говорили по-немецки, так же, как и мавр младшего из офицеров, но вообще так мало выказывали склонности к разговору о своих господах, что с величайшим трудом добились от них сведений, что старший из иностранцев был маркиз де Крешен, а младший — кавалер де Кандебек.
Однажды в теплый осенний день господа де Крешен и де Кандебек отправились на прогулку в сопровождении двух камердинеров своих и мавра. Оставив за собой заведение минеральных вод и подходя к одной из уединенных долин, они прервали наконец молчание, и если бы кто-нибудь подслушал их, тот не только изумился бы их свободной немецкой речи, но и их наречию, так как старший из офицеров говорил с несомненно саксонским акцентом, а младший — с северо-германским.
— Послушайте, рыцарь, я начинаю терять охоту разыгрывать этот проклятый французский маскарад и прикидываться монахом там, где другие находят отдых и развлечение!
— Охотно верю, любезный полковник. Давно уже я подозреваю, что вы хотите нарушить наш уговор. Но разве причины, побудившие нас скрывать свою национальность, уже не существуют? Австрия — это самое лютое гнездо иезуитов, и мерзавцы повсюду вынюхивают здесь. Как французов, нас, безусловно, считают католиками, но немецкие офицеры, прибывшие прямо с гугенотской войны, должны быть кальвинистами. Не успеете вы открыть рот, как тотчас же догадаются, что вы служили под начальством Христиана Ангальтского, а это могло бы очень неприятным образом положить конец вашему лечению. Что у меня есть особые причины соблюдать осторожность, это вам очень хорошо известно.
— Да, у попов вы на дурном счету и, наверное, они не слишком-то полюбили бы вас, узнав, что при Кандебеке вы практически решили исход войны против Генриха Гиза. Но французы ли мы, немцы ли, нас все равно подозревают.
— Так, по-вашему, лучше напрямик сказать им, что вы не маркиз де Крешен, а протестанский барон фон Крехинген, приведший Генриху Наваррскому тысячу всадников? Мрачное сборище, взбешенное падением папского дела во Франции и Нидерландах, не даст вам ни минуты покоя, узнав, что вы сторонник протестантов. Разве семейству графа Экардштейна не досаждают всевозможными способами потому только, что они протестанты?
— Черт бы побрал и лечение, и сам Карлсбад! Что касается графини Экардштейн, старшей, с темно-русыми волосами, — то вы правы. Она поглядывает на меня с такой меланхоличной улыбкой, точно готова капитулировать.
— Вы уже обстреляли ее?
— Сказать по правде, я бросил в цитадель несколько зажигательных писем.
— Яснее, вы писали ей любовные письма, воспламенившие ее тридцатилетнюю любовь? Она вам отвечала?