— Что случилось, Гассо?
— Лоренц сейчас придет, матушка. Он полагает, что ничего особенного.
— Неужели? Если бы это были мирные люди, то они могли бы прийти завтра. Всякий знает, что сегодня день, когда я могу ожидать только дурное, поэтому с добрыми вестями никто и не приходит.
Она поспешно прошла коридор и остановилась у слухового окна, откуда видна была вся долина.
— Здесь нет ничего! — сказал Гассо.
— Этого и следовало ожидать. Значит, идут с польской стороны.
— Кто их знает, из Польши они или из Неймарка!
В то же время спустился с лестницы Юмниц и подошел к ней.
— Едут сюда из Штатгарта двенадцать благородных рыцарей и между ними дамы. Должно быть посещение.
— Разве сегодня собирался ко мне кто-нибудь Лоренц? — обратилась Иоанна к Юмницу!
— Может быть, господин начальник, ваш брат. Между ними видели одного в латах и шипах.
— А дамы? — Иоанна покачала головой. — Возьми Ловица и отправляйся к ним навстречу. А ты, сын, приведи в порядок зал!
Юмниц поспешил исполнить ее приказание Иоанна держа за руку утешившегося Леопольда, спустилась с лестницы. Гассо шел за ней. В зале все стояли у окон даже кухарка Ринка и экономка Лавренция, двадцатилетняя дочь Юмница пришла сюда, с нетерпеливым удивлением ожидая общества, пожелавшего в сегодняшний день посетить Кремцов.
— Разве ваше место здесь, девушки? — сказала вошедшая повелительница.
— Я думала, милостивая госпожа, — начала смущенная Ринка, — что нужно будет что-нибудь насчет обеда и…
— Сегодня никто не может рассчитывать на особенное пиршество! Я уже сказала, что нужно приготовить, Ринка! Отведите детей в свою комнату, — обратилась она потом к няньке.
— Гассо, София и Ика могут остаться здесь, пока мы не узнаем, чужие это или родные. Действительно, вдову во всем стесняют, не дадут даже уединиться в такой день!
Иоанна отдала еще приказание, чтобы некоторые из слуг надели праздничные платья, когда придется прислуживать гостям. Потом она с тем же беспокойством, но уже с меньшей грустью и видимым ожиданием села у окна, обратив свой взгляд на ворота.
Любопытство — такая сильная страсть у женщин, что может даже подавить на некоторое время грусть. С неменьшим нетерпением толпились у окна и остальные члены семейства.
Через четверть часа появился на деревенской дороге искусный охотник Ловиц, скачущий во всю прыть. Он остановился у замка и ловко спрыгнул со своего статного жеребца, которого оставил стоять просто так, даже не привязав к одному из множества колец, прибитых для этой цели у наружной стены замка. Он поспешно вошел в зал.
— Господин канцлер Валентин фон Эйкштедт с супругой и двумя фрейлинами и брат вашей милости, господин начальник, едут сюда.
— Две девушки? Что это значит?
— Фрейлины — дочери господина канцлера, — отвечал охотник.
— Странно! Не можешь ли ты мне сказать, сколько им лет?
— Одной будет около четырнадцати лет, а другая еще маленькая девочка, моложе господина Леопольда.
— Четырнадцать! — удивленная госпожа поднялась и ее лицо несколько повеселело.
— А сколько людей с ними? — спросила она.
— Служанка и двое слуг. Господин канцлер сказал Юмницу, что он думает пробыть у вас несколько дней.
— Ну, хорошо! Надо их хорошо принять. Позови Елизавету, София, пусть она поможет тебе и Ике покрасивее одеться. Гассо, ты также надень свое праздничное платье и посмотри, чтобы Буссо был также красиво одет. Ловиц, отправляйся в кухню, тебе там нужно будет кое-что сделать!
Все разбежались. Оживленная суматоха заменила воскресное молчание, царившее до появления этих нечаянных гостей. Сама госпожа живо командовала в кухне, и пронзительные крики Ринки на остальных кухарок раздавались по всему помещению. Служанка Елизавета рылась в кладовой, отыскивая нарядные костюмы для детей, Одним словом, дом походил на встревоженный муравейник.
После нескольких минут суматохи водворился везде порядок, так как всякий исполнил возложенную на него обязанность. Иоанна без устали распоряжалась везде сама, пересмотрела костюмы всех детей и велела им собраться в зале, когда лошадиный топот известил о прибытии нежданных гостей. Если бы сама госпожа фон Ведель и захотела переменить платье, то она не успела бы, да и не могла бы, так сильно поразил ее этот приезд, что она позабыла о наряде и обо всем, что было до начала этой суматохи.