— Много, что ли?
— Много.
— Не смеши меня — мало! Это ж настоящий боевой конь. Рыцарский!
— Ну а мне-то рыцарский конь зачем?
— На ярмарке продашь. С руками оторвут! В большом барыше будешь.
— Ярмарка только через два месяца, — рассудительно заметил трактирщик. — До неё ещё дожить надо. И корм. Такого коня овсом кормят. А овёс нынче…
— Так продай кому-нибудь в городе. Епископу, например.
Герард задумался. Пожевал губами.
— Можно, конечно, попробовать. Он лошадей любит… Особливо таких… Только это… Цену-то всё равно сбавь. Отдашь за пять?
Тибо хлопнул себя по ляжкам.
— Ну ты чистый сарацин! То тебе за помывку серебром плати, то настоящего боевого коня отдавай за бесценок! Ну нет, лучше уж мы его сами на ярмарке продадим!
И Тибо сделал движение, будто собирался седлать Зверюгу. Вороной снова попытался его укусить.
— Пять с половиной, — сказал Герард.
— Пять и семь серебряных? Ну вот ещё! Пять золотых и двенадцать серебряных марок — последнее слово!
— Восемь.
— Одиннадцать.
Следующие двадцать минут их торговли я опускаю, поскольку от серебра они перешли к меди и долго препирались из-за каждого медяка. Уже договорившись о цене, выяснили, что имели в виду разные виды серебряных марок. Тибо в этом вопросе ориентировался на Германию, а Герард — на какие-то лонгобардские марки.
Наконец торг был закончен. Герард ушёл. Тибо получил деньги, спрятал их поглубже и стал осёдлывать своего мерина.
— Слушай, — сказал я. — Может, зря мы его продали? Если это такой хороший конь, оставили бы его себе. Продали бы твоего мерина.
— Нет, — замотал головой мой слуга. — Это не годится.
— Почему?
— Не положено таким, как я, разъезжать на таких конях, как Зверюга, — без всяких обиняков разъяснил Тибо.
Таким же тоном он мог бы высказаться в том духе, что, мол, не положено человеку летать.
А потом добавил, потрепав Праведника по гриве:
— Да и привык я к этому дурню ленивому…
Когда мы выехали из трактира, солнце только-только начало подниматься над лесом.
Мы ехали целый день. Вонь городских улиц сменилась ароматом садов, затем запахом хвои и лесной влаги…
Копыта коней то чавкали по грязи, то стучали по твёрдой земле, то зарывались в песок.
Попавшиеся на дороге люди спешили отойти в сторону и провожали нас настороженными взглядами…
Ближе к вечеру Тибо забеспокоился: правильно ли ему указали дорогу?
Мы притормозили хмурого крестьянина и узнали, что до Чёртова Бора не так уж далеко.
На развилке я задержался, любуюсь фантастическими облаками. Тибо, скучая, терпеливо ждал. Я чувствовал, что с каждой остающейся за спиной милей открываю для себя новое — то, что я когда-то знал, но забыл… И этот мир — как чудесный дар: ведь всё, что я вижу, — я вижу впервые. И высокую зелёную траву, такую же густую и так же покорную ветру, как волосы красавицы покорны гребешку, и скрытый ранними сумерками лес, и нелепую старую берёзу, чья кора — как древний свиток, раскрытый и разломившийся во многих местах. Я улыбаюсь, и мне уже хочется, чтоб деревня Чёртов Бор не появлялась как можно дольше, потому что если вдруг и вправду существует какой-то способ вернуть воспоминания, стёртые колдовством или ударом гийомовской палицы, — то не получится ли, что, вернув свою память, я перестану видеть мир таким, каким вижу его сейчас, — чистым, умиротворённым, наполненным радостью и тайной?..
В Чёртовом Бору нам очень советовали не идти к старухе Рихо поздним вечером, а спокойно дождаться утра и отправиться к ней спозаранку. Но постоялого двора в деревне не было, а заботливые поселяне мигом утратили всё своё добросердечие и расползлись по домам, когда было спрошено, у кого из них можно остановиться на ночлег. Предложение заплатить за постой повисло в воздухе: когда оно прозвучало, главная деревенская улица уже была пуста. Мы сунулись в один дом, самый большой: там, ссылаясь на крайнюю бедность, нам посоветовали обратиться к соседям. У соседей нас встретил такой же приём. Когда мы уходили, кто-то за нашей спиной прошипел вполголоса: «Проклятые франки…»
Мы стояли посреди пустой деревенской улицы. Тибо вполголоса бормотал ругательства, а дело меж тем близилось к ночи.
— Ничего мы тут не добьёмся, господин Андрэ, — высказался мой слуга в перерывах между ругательствами, — видать, шибко они чужаков не любят. Особливо франков.
Мы потащились на выселки — где, собственно, и жила ведьма.
И вскоре уже стучали в дверь низенькой, наполовину вросшей в землю халупы.