— Бочку закрой.
— Чево, ваша милость?.. Кхе-кхе-кхе…
— Бочку заткни, дубина!
— Ага, ваша милость… Сейчас мы это… Кхе-кхе…
Во дворе я нашёл бездельничающего Тибо.
— Бери-ка щит и живо в кузницу! — приказал я ему, а сам поднялся на замковую стену. В надвратной башне солдаты увлечённо играли в кости.
А местность вокруг замка живописная, как на картинке. Тепло. Клевером пахнет. В покинутом мною Петербурге была как раз середина февраля…
Я благодушествовал на стене минут пятнадцать, когда заметил трёх всадников, скачущих со стороны реки. Добравшись до первых ворот (которые никто перед ними открывать, естественно, не стал), всадники о чём-то начали базарить с привратниками. Хотя все трое были вооружены, никакой угрозы в их жестах не ощущалось. Ощущалось другое: ребята явно торопятся. Кто это? Люди Родриго, спешащие доложить об успешном выполнении какого-то задания? Местные почтальоны? Непонятно…
Между тем один из мужиков, стоявших у нижних ворот, сорвался и побежал в замок — доложиться. Я выглянул во внутренний двор, поискал глазами дона Родриго… Ага, вот и он!
Я спустился со стены — интересно, что случилось?
Привратник, тот самый, у которого дочка потерялась в лесу, бросился к своему господину.
— Сеньор!.. — выдохнул он. — Там Рауль де Косэ!
— Рауль? — недоверчиво переспросил дон Родриго.
Пьер сглотнул, переводя дух, потом согласно кивнул:
— Рауль.
Я напряг память: тот самый сосед, чью жену испанец выбрал в качестве дамы сердца. Соперник-союзник.
Недоверчивое выражение покинуло физиономию дона, а на смену ему явилось всегдашнее энергичное оживление.
— Наконец-то!.. Много с ним людей?!. Отвечай, дурак! Чего молчишь?! Ну?!
— Двое.
На лице Родриго отразилось сильнейшее разочарование.
— Двое?! Всего двое?
— Да, господин. Сказали — говорить с вами хотят.
Родриго вздохнул. Помолчал. Подумал:
— Беги к Раулю. Откройте нижние ворота…
Когда Пьер убежал, Родриго пробормотал себе под нос:
— Посмотрим… Может, — тут в голосе испанца проскользнула слабенькая надежда, — он о месте для сражения приехал уговориться?
Через минуту во двор въехали те трое, которых я видел со стены. Дон Родриго помахал рукой, привлекая к себе внимание.
Виконт Рауль де Косэ оказался приземистым, широким в кости мужчиной лет сорока пяти. Одет в кольчугу, а поверх оной — красивый чёрный жилет со вшитыми в него металлическими кольцами. Кольчужный капюшон закрывал голову Рауля, оставляя открытым только лицо. Из-под капюшона выбилась наружу прядь светлых волос. Шлем и щит приторочены к седлу.
— Здравствуйте, Рауль! — жизнерадостно приветствовал его испанец. — Как здоровье госпожи Антуанетты? Здоровы ли дети?
— С ними всё в порядке, — буркнул виконт.
— Вы знаете, что я всегда рад видеть вас, виконт. Однако чему я обязан чести лицезреть вас именно сегодня?
— Родриго, — оборвал Рауль этот возвышенный тон, — ты слышал про новую папскую буллу?
Испанец кивнул:
— Да, о чём-то таком болтали мы тут на днях с одним проезжим…
— Роберт де Вигуэ тоже про неё слышал.
— Ну и что?
— Он осадил Эгиллем.
— Что — снова?!!
Рауль кивнул. От избытка чувств Родриго скрипнул зубами и с силой хлопнул кулаком по открытой ладони.
— Вот подлец! И это после того, как они с Бернардом на Евангелии поклялись друг другу в вечном мире!
— Какое теперь это имеет значение? — спросил Рауль. — В булле что сказано? «Католики освобождаются от всех обязательств перед аженойцами и прочими еретиками». А то, как Бернард относится к патаренам, всем известно. В его замке они живут как у себя дома.
— А Роберт что — решил изобразить из себя истинного католика?
— Похоже, что так.
— Мерзавец! Да Иуда Искариот больший католик, чем он!.. И это после того, как он дал слово чести!
— Родриго, я тебе повторяю — в булле чёрным по белому написано: «освобождаются от всех обязательств». От всех, понимаешь?
— От слова чести дворянина может освободить только Господь Бог. Ни один человек — ни сеньор, ни священник, ни король — этого сделать не может.
— Ты это Папе Римскому скажи. И Роберту.
Эти слова слегка остудили вспыльчивого Родриго и перевели его мысли из сфер рыцарской этики в область сугубо практическую.
— У Роберта много людей?
— Тридцать всадников и полторы сотни пехоты — это его собственные. Копий двадцать наёмников из Пуатье. И ещё не знаю, сколько всякого сброда.