Засранец.
Я отвернулась и так спокойно, как только могла, зашла в один из оцепленных маникюрных кабинетов, подальше от глаз Ника Себринга.
Я глубоко вздохнула.
— Держись, мать твою, — услышала я голос Вивики у себя в голове.
Ладно, хорошо.
— Ты можешь услышать обо мне всякое дерьмо из разных источников. Но сначала поговори со мной, прежде чем реагировать. Я буду подтверждать или опровергать, я буду честен и, наконец, я объясню. Если это дерьмо, которое я пока не хочу, чтобы ты знала, я объясню и это, а ты подождешь, пока я не буду готов. Если ты чувствуешь, что не можешь, тогда, детка, ты все равно, блядь, поговори... со мной, прежде чем уйти от меня.
Ладно, хорошо.
Верно.
Верно.
Я подняла телефон, разблокировала экран и позвонила Найту.
Он ответил после второго гудка.
— Детка.
— Дрейк Нэйр только что ушел и рассказал мне кое-что о тебе, — прошептала я, и сделала это быстро, с придыханием в голосе.
Тишина. Полная. Совершенная. Кружащаяся пустота и ужасающего ничто.
Затем тихо:
— Я в клубе. Приходи ко мне прямо сейчас, детка.
— Хорошо, Найт.
— Прямо сейчас, Аня, детка.
— Хорошо, — тихо согласилась я.
Я отключилась, быстро подошла к лестнице и крикнула громко, но все еще дрожащим голосом:
— Я ухожу, ребята!
— До скорого, Аня!
— До скорого!
Я повернулась и быстро подошла к стойке регистрации. Я сунула телефон в сумочку, закинула ее на плечо и поспешила к выходу.
Затем я поспешила в Slade, расположенный в конце квартала. Иногда я бывала там днем, и это всегда выводило меня из себя. Днем все было странно.
Но тогда я не обратила на это внимание.
Я просто открыла дверь и вошла в прохладный, просторный интерьер, который казался жутковатым, не забитый телами, не мигающий огнями и не утопающий в музыке.
Почти сразу же я увидела Найта, стремительного идущего ко мне.
Я направилась к нему.
Когда наши взгляды встретились, он не сказал ни слова, но схватил меня за руку, меняя направление, и я поспешила за ним, чтобы не отставать.
На лестнице, ведущей к его кабинету, от чего мое сердце подпрыгнуло к горлу, а живот скрутило в комок, он удивил меня: остановился, повернулся и поднял меня на руки. Я не знала, был ли он раздражен тем, что я с трудом поспевала за ним, или хотел, чтобы я была рядом.
Я не спрашивала.
Но я заколебалась, прежде чем обхватить его руками за плечи, чтобы удержаться.
Найт все заметил. Он заметил мою нерешительность.
Я поняла это, когда его голос, резкий, напряженный, полный боли, прошептал:
— Трахни меня.
Мы добрались до верха. Он наклонился и открыл дверь. Он занес меня в кабинет, дверь за нами закрылась, и он осторожно поставил меня на ноги.
Я быстро сделала три шага в сторону.
Мое сердце сжалось, потому что он позволил мне это.
— Ты продаешь киски? — прошептала я.
Он медленно закрыл глаза, и у меня защипало в носу.
— Найт? — я подтолкнула его, и он открыл глаза.
— У меня пятьдесят семь девушек, — немедленно заявил он.
О Боже. Боже!
— А наркотики? — я все еще шептала, но из-за кома в горле получилось хрипло.
Его голова дернулась и он спросил:
— Что?
Я потерял самообладание, и мой голос сорвался на визг, когда я выпалила:
— Ты продаешь наркотики?
— Нет, черт возьми, — выпалил он в ответ.
Я начал тяжело дышать.
Найт наблюдал, как я это делаю.
Я повернула голову и посмотрела в окно.
— Приходила домой с кровоточащей задницей, из ее киски текла кровь. Не иногда, а часто, — я услышала, как он сказал, и мой испуганный взгляд вернулся к нему. Он продолжал говорить, и я поняла, что это о его матери, — Лицо разбито, губа разбита, глаза опухли и закрыты. Я разобрался с этим дерьмом. Мне было шесть.
О.
Боже.
Мой.
Мое тело сжалось, а Найт продолжал наседать на меня.
— Джонсы делали с ней это дерьмо, но не только они. Ее мужчина тоже. Ее сутенер. Он был груб, и его грубость была отвратительной. И он часто пользовался этим. Единственное, что могло заставить его обмякнуть, это присутствие в комнате четырехлетнего ребенка. Он забыл и не запер дверь, как и меня в моей комнате, я заходил и делал это так часто, как только мог. Научился вскрывать свой и ее замки, чтобы добраться до нее. Видел его на ней. Убедил его прекратить насиловать ее. Был ее щитом. Взламывал замки. В четыре года.
Все мои внутренности сжались, и боль была невыносимой.
— Найт... — прохрипела я.
— Я говорил тебе, что моя жизнь была дерьмом, Аня, и это, черт возьми, так и было. У нее было еще хуже. Ее мужчина худший из людей, какой только есть. Он держал своих девушек в курсе всего, что угодно, лишь бы они были к нему привязаны. Это все, что он им дал, и это был ни хрена не подарок. Никакой защиты. Он получил свою долю, и немалую, детка. Ему нравилось пользоваться их телами. Он вышвырнул их на улицу и заставлял тяжело работать. Но они сыграли с ним злую шутку, он ни хрена не сделал. Парни учатся. Они знают. У них появляется сучка, с которой они не могут играть так, как им нравится, потому что их мужчина наносит им визит, и они уходят. Так что они знали, каких женщин подцепить. И моя мать была одной из них.
Я сжала губы и пошевелила ими.
Найт продолжил.
— Я себя не контролировал. Мое первое, блядь, воспоминание в этой жизни – как я зашел в мамину спальню и увидел ее в постели, истекающую кровью из каждого отверстия. Я увидел ее прищуренные, опухшие глаза. Она улыбнулась улыбкой, которую ей пришлось выдавить из себя, несмотря на боль, глупая и надеющаяся, что дурачит меня, не способная пошевелить ни единым мускулом, кроме губ, и прошептала «Милый». Заглушив все остальное. Знаешь, после этого, не один, а чертову уйму раз, я понял это и привел ее в порядок. Она была так возбуждена, что к тому времени, когда мне исполнилось шесть, она позволила мне это.
Я проглотила боль и оскорбление, которые испытывала к нему, и они застряли у меня в горле, потому что их было слишком много, а он продолжал говорить.
— Я ничего не контролировал. Ничего. Я был гребаным ребенком. Я мог делать то, что мог, и это было все, что я мог сделать. Она была добра ко мне, Аня, она любила меня. Не только потому, что я был ее защитником, но и потому, что я был ее мальчиком. По ее словам, единственное, что она сделала хорошего, это создала меня. Она думала, что солнце всходит и заходит во мне, и она до сих пор так думает. Но я помнил об этом. Как бы хорошо Карл ни относился к ней и ко мне, я, черт возьми, никогда не забуду это чувство потери контроля, когда живешь в дерьме, которое кто-то навязал мне, и я стал человеком, которому больше никогда не придется испытывать это дерьмо.
— Хорошо, милый, — прошептала я, но Найт еще не закончил объяснения.
— Наир засранец. И да, я забрала его конюшню, и она до сих пор у меня. И я собираюсь сохранить ее, Аня. У него была девушка, она работала в подсобном хозяйстве.
Он подошел к комоду у стены, провел пальцем по вырезанному женскому торсу и снова повернулся ко мне.
— Она сделала это для меня. Черт возьми, невероятно, что она могла сотворить из куска дерева. Художница. Проститутка. Наркоманка. Она принадлежала Нэйру. Она привела меня к нему. Он думал, что я никчемный гонщик, помешанный на скорости. Думал, что сможет обыграть меня. У нее была передозировка. Весь этот талант, — он ткнул пальцем в туловище — Испарился. Вся красота, которую она могла принести в этот мир, пропала. Я позволил ему думать, что он может играть со мной, и я взялся за это, чтобы присматривать за его девочками. Он не был похож на маменькиного сынка, но и не стремился к защите. Он стремился к киске. Использовал это, чтобы разбогатеть. Использовал ее, чтобы получить удовольствие. Он заставлял своих девушек обслуживать его, одну, две, двадцать. И я не шучу. Двадцать сук ползали по нему. Безумие. Заставлял их мазаться маслом и бороться на его гребаной кровати, чтобы он мог смотреть и дрочить. Он не содержал их в чистоте. И все зависело от того, насколько ленивым он себя чувствовал, отправлял кого-нибудь передать сообщение, что одна из его девушек получила травму. Я потратил кучу времени, прикрывая кучу задниц, и это его разозлило. Он хотел, чтобы я не ухаживал за его киской, а был лицом этого клуба. Мы поссорились. Я сделал ход. Вытащил его. Затем восстановил и расширил свою империю, такой, какой она была. Девушки, которые не были чистоплотны, я приводил их в порядок. Девушки, которые не хотели быть в моей жизни, я отпускал их. У него было сорок две девушки. У меня их больше, потому что они приходят ко мне. И у них нет никаких недостатков или привычек, я принимаю их. Я поддерживаю их. Они выбирают клиентов, с которыми хотят переспать. Рашан и Кэтлин договариваются, они делают то, что хотят, только то, что хотят, если мужчина стремится к большему, мы даем ему понять, что нас это не устраивает, и это сообщение доносится кристально ясно. Такова наша репутация. Я так устроил, чтобы такое дерьмо случалось нечасто и мои девочки были в безопасности.
— Рашан? — прошептала я.
— Да, и если ты беспокоишься о своей подруге, то не стоит. Она знает. Он знает, что я не люблю внимание, и спросил меня, может ли он сказать ей об этом. Твоя подруга, Вив, далеко не глупа, так что я согласился. Он сказал ей. Она выросла в этом районе. Он тоже. Они оба это понимают.