Два чуда разительно отличались одно от другого, но второе чудо было поставлено на постоянную основу и уже десятки тысяч магов, вооружившись магическими кристаллами и прочими магическими инструментами, ничуть не хуже Тетюра возвращали людям молодость и хотя они не наделяли их титанической силой, никто не роптал. Это было его главным аргументом в споре с любым скептиком, но кроме этого Кир думал еще и вот о чем: - "Черт возьми, ну, не может быть такого, чтобы кроме Марио больше никто не думал о том, что он, человек, это творение Всевышнего и что всякое преображение может идти только от самого Творца, а не от какого-то поганого черного облака, наславшего на людей каких-то летающих черных пиявок, превративших их не только в ослепительных, золотых людей, но и в волосатых, словно шимпанзе, мордоворотов".
Особенно его бесило то, что чуть ли не каждый совчел относился ко всем остальным людям с искренней жалостью, считая, что все они пребывают в трагическом неведение относительно существования Сына Неба и его великой миссии, а также заблуждаются по поводу доброты Мастера Миров. Все, что было с ними до Дня Преображения, они вспоминали, как нечто ужасное и полное кошмаров, мучений, зла и несправедливости. Это, порой, приводило его в бешенство точно так же, как и тогда, когда он, однажды, слушал по радио елейное словоблудие какого-то мусульманского святоши. Этот тип, добравшись до студийного микрофона, тоже очень долго распотякивал о том, что ислам, дескать, это религия мира и добра, Коран это самая мудрая книга, а каждый правоверный мусульманин свято чтит таких великих пророков как Моисей-Муса и Иисус-Исса и относится ко всем остальным людям, еще не уверовавшим в пророка Магомета, взявшего на себя труд очистить какую-то там единственную книгу от всяких искажений, как к утопающим, и дело каждого правоверного мусульманина вытащить их из грязной воды их заблуждений за волосы и не дать захлебнуться в скверне греха и порока.
В то время он находился в шикарном подмосковном санатории министерства обороны, куда его пристроил спасенный им из лап чеченских боевиков московский банкир. Дед настучал ему на Кира после того, как он за один присест, продлившийся более суток, набил на своем теле здоровенное тату и пришел домой злой, как черт, и весь опухший. По всеобщему мнению у него съехала крыша и его папа Карла, так он шутя называл Роберта Карловича Штерна, немедленно свез его в этот генеральский санаторий с психическим уклоном. Опухоль с его тела сошла быстро, а татуировка сделала шрамы не такими заметными, да, и болеть они, почему-то, перестали и уже не пугали его самого, как прежде. Лечение, впрочем, свелось лишь к тому, что он трахался со всеми медсестричками и докторшами подряд, как озверевший кролик, и, по-настоящему, он их всех перепугал только однажды, тогда, когда вдребезги растоптал ногами свой дорогущий "Панасоник" с сиди-чейнджером. Послушав минут пятнадцать этого радио-муллу, он хватил свое радио в холле об пол и принялся в бессильной ярости топтать его босыми ногами, беснуясь и истошно крича: - "Сука! Козел вонючий! Попался бы ты мне в горах, падла! Я бы показал тебе, как нас спасать надо! Урод!"
Несколько полковников и генерал, вместе с которыми он слушал эту передачу, так и замерли с побледневшими лицами, а врачиха и пара медсестер испуганно визжали и все звали кого-то на помощь. Правда, генерал, увидев двух дюжих санитаров со смирительной рубашкой в руках, быстро очнулся и послал их вдоль по Питерской куда подальше. Хотя в нем и было росту-то всего ничего, он закатил Кириллу звонкую затрещину, и, громко заорав: - "Отставить истерику, сержант!", быстро привел его в чувство. Кирилл тогда замер в изумлении, нащупал босыми, окровавленными ногами свои тапки, и сгребая ногой в кучу искореженные останки музыкального центра, тихо сказал: - "Извините, товарищ генерал. Но нельзя же вот так, запросто, оскорблять всех христиан, ну, и всяких других верующих. Чем он лучше того чеченца, который требовал от меня принять ислам и грозился убить, если я откажусь?"