Взгляд Джеффри скользнул по лицу поселенца, которого он в тот момент посвящал в рыцари, и встретился со взглядом Джульетты.
Джульетте показалось, что ее пронизал ток, словно молния ударила в металл. Он сумасшедший? Возможно, это так. Но только человек с силой, почерпнутой из другого мира, мог наполнить целый город чувством единения и уверенности, которые позволят ему существовать еще долго – даже после того, когда их всех не станет.
Только сумасшедший мог не испугаться толстой брони смирения и практичности, которой Джульетта окружила свое сердце, и добиться, чтобы она осмелилась его полюбить.
А она его любит! О Боже – она его любит! Но человек, которого она любит, не стал бы ожесточать против нее свое сердце, если бы не считал, что у него есть на то веские основания. Она не может допустить, чтобы он исчез из ее жизни, не выяснив, в чем дело.
Джеффри быстро отвел взгляд. Джульетта не могла бы сказать, отчего у нее вдруг подкосились ноги: оттого, что он больше на нее не смотрит, или оттого, что осознание собственной любви оказалось столь тяжким грузом, – но она упала на колени, сложив руки, как для молитвы.
– L'ordene de chevalerie![1] – Его громовый клич нарушил торжественное молчание, когда он высоко поднял меч, осеняя им собравшихся. Мужчины снова опустились на колени. – Рыцарь не имеет права судить неправедно.
– Аминь.
– Ваше слово чести будет для вас превыше всех клятв.
– Аминь.
– Данное рыцарем слово нельзя взять обратно, если сам сюзерен не освободит вас от вашей клятвы.
– Аминь.
– Встаньте, товарищи-рыцари, и приступите к своим делам, зная, что милость Господня укрепит руку, сжимающую меч.
Мужчины, выходившие из дома, кивали Джульетте и Алме: некоторые смущаясь из-за того, что женщины видели церемонию, другие – с несколько ошеломленной радостью. Джульетта понятия не имела, какое выражение застыло на ее собственном лице, но ни один из них не стал задавать вопросов по поводу ее присутствия или состояния ее души.
Алма молча встала, когда к ней подошел Бин Тайлер, и, взявшись под руку, они прошествовали прочь от дерновой крепости Джеффри.
Джульетте казалось, что она ждала целую вечность, пока не ощутила легкую прохладу на своей коже, там, где тень Джеффри заслонила ее от встающего солнца.
– Я почти решила не приходить, но не сдержалась, – сказала она. – Не знаю, правильно ли я поступила.
– И я не знаю, Джульетта. Знаю только, что у меня нет сил и дальше притворяться, будто твой приход не наполнил меня радостью.
Ей трудно было говорить: ее переполняло счастье, приглушенное печальным осознанием истины.
– Случилось что-то, заставившее тебя измениться. Я ранила тебя, не до конца поверив…
– Джульетта, даже ангел, сошедший на землю, не мог бы вынести моих жестоких слов со святым смирением. Ты можешь поверить, что я бросал тебе оскорбления с самыми лучшими намерениями, и простить меня?
Джеффри протянул ей руку, и Джульетта несколько долгих минут смотрела на нее, опасаясь, что если их пальцы переплетутся, то она никогда не сможет с ним расстаться. А ведь ей придется с ним расстаться, чтобы он смог продолжить свой квест. Ужас, неприкрытый, смертельный ужас пронзил ей душу, позволив заранее ощутить, какую боль ей предстоит испытать, когда Джеффри покинет ее навсегда. И тем не менее она положила свою руку ему на ладонь.
Его пальцы сомкнулись и прогнали ее страх: его теплый и ровный пульс придал ей сил. Джульетта ожидала, что Джеффри притянет ее к себе, но он пригнулся рядом, положив их сомкнутые руки себе на колено.
– И что теперь с нами будет, Джульетта?
Его слова подтвердили, что у них двоих нет общего будущего.
– Не знаю.
Свободной рукой Джульетта провела по сетке вен на тыльной стороне его руки, а потом позволила своим пальцам скользнуть выше, к едва заметному белому шраму у края волос у него на лбу, где была ссадина. Все зажило. Не было оснований считать, что его рана оставила какие-то последствия.
– Я слышала, что ты говорил мужчинам. «L'ordene de chevalerie». Ты в это и правда веришь, да? Во все эти слова чести и клятвы?
– Это – моя жизнь. И так будет всегда.
– И поэтому ты должен уйти.
– Я должен уйти.
– Без меня.
– Без тебя.
Как всегда, его низкий голос проникал ей в самую душу и волновал кровь, но на этот раз в нем слышались печаль и безнадежность, которые нашли отклик в ее сердце. Волна отчаяния поднялась так высоко, что грозила ее захлестнуть.
– Ты можешь понять, что мне невыразимо страшно даже думать о том, как ты прыгнешь в пропасть – с самыми благими намерениями, которые все равно приведут тебя к смерти? Что я чувствую греховную ревность и возмущение из-за этой клятвы, которую ты, может, и дал, а может, и не давал? Что я… что я люблю тебя, Джеффри, но я боюсь! Я так боюсь: ведь когда ты спрыгнешь с обрыва, это уже не будет игрой!
– Я все могу понять. И отчасти поэтому не могу просить тебя идти со мной.
Не может быть, чтобы в глазах его блестели слезы: он ведь считает себя рыцарем, а Джульетта нисколько не сомневалась в том, что рыцарь никогда не стал бы плакать. И тем не менее голос его звучал заметно глуше.
– Реальный мир, Джульетта. Нам больше нельзя о нем забывать. Как ты думаешь, мы сможем притворяться еще немного? Еще один день? Отложи тревогу о том, что будет, до завтра и поверь моим словам, когда я скажу, что сейчас я тебя люблю.
Она ухватилась за возможность еще раз приникнуть к нему, продлить очарование.
– Да! Конечно! Еще хотя бы один день!
Его веки опустились, словно Джеффри хотел скрыть от нее свои чувства. Слипшиеся стрелки ресниц легли на темные тени под глазами, говорившие о смертельной усталости. Однако он привлек Джульетту к себе в объятия и легко встал, тесно прижимая ее к своей груди. Она оперлась рукой о его плечо, наслаждаясь прикосновением к сильным мускулам, перекатывавшимся под кожей. В Джеффри совершенно не ощущалось усталости, когда он зашагал по лужам сырого рва и внес Джульетту в свой новый дом, который собирался оставить при первой же возможности.
Джеффри сказали, что в Канзасе набитый соломой матрац называли периной прерий. Но в этот момент ему было совершенно все равно, на чем лежать: это мог оказаться шелковый диван султана или просто дубовая доска…
– Может, тебе следовало бы сначала отдохнуть? – шепотом запротестовала Джульетта, когда он опустил ее на постель. – Ты, наверное, совсем измучился, особенно после этой ночи бдения.
– Тебе бы сейчас не следовало бросать вызов моей стойкости, Джульетта.
У Джеффри не было времени облечь в слова щемяще-сладкое желание, охватившее его. И дело было не только в том, что ему вскоре предстояло с ней расстаться. Какое-то мрачное предчувствие нашептывало ему, что он должен заявить на нее свои права сейчас, сию секунду, что те сотни лет, на которые растянулась его жизнь, сейчас сократились до этого драгоценного дня. Больше у них не будет времени.
Джеффри намеревался быть нежным, намеревался не давать воли сердцу, но стоило их телам соприкоснуться, как все намерения испарились, сбежав, как поджавшие хвост гончие мчатся от разъяренного кабана.
– Моя!
Он произнес это слово вслух, с жадным рычанием, заявив свои права на нее, на это место и это время – на один-единственный день. А Джульетта бросила его еще глубже в безумие, поднимая свое стройное тело навстречу ему, цепляясь за его плечи, проводя по его соскам своими, когда он пытался оставаться на весу, чтобы не придавливать ее своим весом.
– Ты действительно меня сегодня любишь, Джеффри.
– Я буду любить тебя дольше, чем ты можешь себе представить, миледи.
Услышав знакомое ласковое обращение, Джульетта тихо ахнула, и этот знак наслаждения – гораздо более сильного, чем заслуживало его открытое признание – лишил его остатков самоконтроля. Джеффри погружался в нее – снова, и снова, и снова, – пока ее сладкие содрогания не вызвали ответного пика его страсти, так что к ее крику присоединился его собственный, долго отражавшийся от круглых стен его сложенной из дерна крепости.