– Откуда знаешь? – Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.
– Золу он выбрасывал и делал это после росы, – ответил тот, – когда уже солнце встало, иначе ее росой бы смыло.
– А что с могилой маленькой?
– Могила как могила, малехонькая, детская. А что там с ней не так? – удивлялся Сыч.
– Я думал, ты мне скажешь.
– Нет, про могилу нечего мне сказать.
– Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.
– Это можно, – сразу согласился Сыч, – только зачем?
– Узнаем, кто там.
– Ну, узнаем, и что? – говорил Фриц Ламме лениво.
Этим тоном безразличным он начинал раздражать Волкова. Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.
– Ты узнай, болван, что за ребенок там похоронен.
– Узнаю, экселенц.
– Да выясни, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашел.
– Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить. Уж больно их там много. Только вот сыскать самого монаха сначала надо.
– Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо, – задумчиво произнес Волков. – Значит, вы так ничего и не выяснили?
– Ничего, экселенц, – отвечал Сыч, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. – А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.
И Волков, и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:
– Говори, что за мысль?
– Монах вроде как беден, я в щелочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.
– Ну, так и есть, я беднее монаха не видал, – подтвердил кавалер. – Говорят, он святой человек.
– Вот то-то и оно же! – ухмылялся Сыч, грозя пальцем. – То-то и оно!
– Да не тяни ты!
– Монах, святой человек, сам беднее церковной крысы, а лачугу свою зачем-то запирает. От кого, зачем? Что он там ховает?
– Может, деньги у него там? – предположил Максимилиан. – Или думаешь, что нет у монаха денег?
– У монаха? У святого, к которому, как говорят, со всей округи люди ходят? Думаю, есть, думаю, серебришко у него водится. Людишки таким святым и последнее при нужде принесут.
– Ну, так он и запирает деньги в доме, – говорит юноша.
– И ты бы, что ли, так сделал? – скалится Сыч.
– Ну, а как? – спрашивает Максимилиан.
– А как? – передразнивает его Фриц Ламме и смеется. – Эх, ты, дурень, это от молодости у тебя.
– А как бы ты поступил? – с обидой спрашивает Максимилиан.
– А я бы, – сразу сделался серьезным Сыч, – закопал бы их где-нибудь у кладбищенской оградки. Но уж никак не в лачуге.
– Ладно, это понятно, а что запирает монах в своем доме? – спросил Волков. – Что прячет?
– Ну, кабы знать, экселенц, кабы знать, – разводил руками Сыч. – Думаю монаха подловить да напроситься к нему в гости. Вдруг пустит. А как по-другому?
– А так, – сказал Волков спокойно, – как время будет, так поеду туда и дверь ту выбью вместе с замком. Лачуга его на моей земле, если я хочу узнать, что он там прячет, так узнаю.
– О! – тут же согласился Сыч и потянулся за вторым куском сыра. – Можно, конечно, и так. Тоже хороший способ.
– Ладно, быстро ешьте и приводите одежду в порядок, завтра на смотр поедем, чтобы были красавцами у меня.
– А когда по-другому было? – ухмылялся Сыч.
– Красавцами, я сказал! – рявкнул Волков. – И чтобы кони были чищены!
Сыч и Максимилиан тут же вылези из-за стола, пошли на двор. Знали оба, что, когда так говорит кавалер, лучше держаться от него подальше.
Малендорф, как и в прошлое посещение, произвел на Волкова впечатление. Дороги, мосты, мельницы, мужицкие дома – все было исправное, крепкое. Но на подъезде к замку все менялось. То тут, то там вдоль дороги виднелись настоящие военные палатки. То тут, то там паслись кони, в теньке под деревьями стояли обозные телеги, их с мужицкими не спутаешь: оси железные, сами большие. В телегах военный люд спит, только ноги свисают. У палаток оружие, и глазастые мужи при нем, с проезжих глаз не сводят. И чем ближе к замку, тем больше всякого такого. И главное – шатры стали появляться. Шатры красивые, с гербами и флагами рядом. Тут же у шатров коновязи, а там и кони, что по сто талеров и больше. Их конюхи начищают до блеска, так, что бока этих больших и дорогих животных на солнце сверкают.
У Волкова у самого пара отличных коней имеется. Но тут такие попадаются, что и ему не по карману. Настоящие турнирные дэстрие[2]. Такие, что среднему человеку, мужчине, макушкой с их холкой не сравниться: кони выше будут.
А впереди шумит многолюдно арена. До нее еще ехать и ехать, а людской гомон уже тут слышен. Арена из крепкого дерева, вся во флагах, вся в драпировках. И те драпировки все в цветах рода Мален да в гербах их. Тут и гербы графа, и гербы самого герцога, их не меньше. Да видно, богат граф. Одной материи сколько потратил и дерева на арену немерено ушло. Волков даже считать не стал. Ему самому хорошее дерево было нужно: в его-то земле леса совсем не было.
2
Дэстрие – крупный боевой конь, зачастую используемый на турнирах. Термин подразумевает не определенную породу, а определенные свойства жеребца.