В школу Володя, понятно, не пошел. Ровно в одиннадцать он вышел на набережную Невы, серую, не льдистую, приблизился к красивому особняку, где помещался Институт археологии, и с трудом потянул на себя тяжелые дубовые двери. Раньше Володя мечтал стать археологом, чтобы ездить в экспедиции, на раскопки древних городов, а поэтому завидовал своей маме. Но теперь, проходя по коридорам института, где не раз бывал, он смотрел на выставленные здесь амфоры, обломки древних капителей, каменных саркофагов и удивлялся: "Да как же мне могла раньше нравиться вся эта дрянь? Для чего выставили здесь все эти ненужные, некрасивые, склеенные из кусков вещи? По-моему, люди, работающие здесь, просто спятили, если им нравится ковыряться во всем этом старом, уродливом барахле. Ну что от него проку?"
Он уверенно разыскал комнату, в которой обычно сидела мама, отворил дверь и сразу же увидел её, удивительно помолодевшую, с короткой стрижкой, очень идущей ей, в новом, неизвестном Володе платье и благоухающую дивными духами, в которых Володя тут же узнал запах, уловленный им прошлой ночью в квартире Белоруса. В комнате, за столом, находился ещё один археолог грузный бородатый мужчина в очках, сразу же поднявшийся, едва вошел Володя, и поспешно удалившийся из комнаты, пробормотав что-то невразумительное, и мальчик понял, что у мамы с этим типом была договоренность.
Едва бородач вышел, мама жарко прижала Володю к груди, несколько раз поцеловала в лицо, взъерошила ему волосы и жадно посмотрела в его глаза, словно не могла поверить в то, что снова обнимает своего сына. Ее глаза искрились слезами, и Володя едва не разревелся, потому что ему захотелось никогда больше не расставаться с мамой, так любившей его. Но оставаться с мамой без отца он не мог - он ведь и пришел сюда только затем, чтобы соединить их вместе снова, - а поэтому, чтобы не заплакать и не испортить все дело, освободился из объятий матери и, не спрашивая разрешения, развязно плюхнулся на стул рядом со столом, на котором лежали какие-то черепки.
- Ну и что важного ты хотела сообщить мне? - почти что нагло спросил Володя. - Может, ты хочешь предложить мне получить высшее образование где-нибудь в Оксфорде или в Болонье?
Володя видел, что красивые брови мамы медленно поднялись вверх, а глаза округлились, и ему было забавно видеть это. Он почувствовал, что попал в самую точку.
- Что, я прав? - насмешливо посмотрел он на мать. - А ты можешь поверить в то, что я совсем недавно, ну, после того, как ты ушла, внезапно обрел способности телепатировать и теперь могу читать мысли тех, кто со мной говорит. Меня осматривали специалисты, и все они признали, что такое бывает с теми, кто испытал сильное нервное потрясение. А ведь я его испытал, и мой папа тоже его испытал, только он не стал телепатом, а я стал...
Володя внимательно смотрел на мать и видел, как мучается она, и сейчас ему доставляло особое удовольствие продлить эти мучения.
- Вот я закрываю глаза, - и Володя на самом деле прикрыл глаза ладонью, а другую руку вытянул вперед, - и вхожу в одну комнату. Что это посреди ее? Да, да, это мольберт, закрытый легким покрывалом. Как я хочу отбросить это покрывало, чтобы взглянуть на картину, укрепленную на мольберте. Да, вот оно отброшено в сторону, и я вижу на полотне портрет молодой женщины, полунагой женщины. О, это очень красивая женщина! А ещё рядом с диваном я вижу красивые туфли, турецкие туфли, расшитые шелком. Чьи же это туфли? О, я знаю...
- Да пе-рес-тань же! Перестань!! - услышал вдруг Володя приглушенный, но такой дикий, чужой, не мамин голос.
Он убрал руку, закрывавшую глаза, и увидел, что мама, вся бледная, с дрожащими губами, очень некрасивая, прижимая руку к груди, все шепчет одно и тоже: "Перестань, прошу тебя! Перестань, прошу тебя!"
Володя испугался. Он понял, что немного переиграл, а поэтому сказал уже безо всякой наигранной патетики:
- Ну и что такого? Сейчас многие обладают такими способностями. Но я, между прочим, один из выдающихся, и мне даже предложили поехать за границу, на несколько лет, так что я сам могу выбрать место своего обучения, без вашей помощи.
- Ты был в квартире Петруся Иваныча? - прямо спросила мама, постепенно приходя в себя, но вместо ответа Володя заговорил размеренно и твердо, желая сделать весомым каждое свое слово:
- Человек, к которому ты ушла, вор и негодяй. Если бы ты оставила меня и папу ради человека порядочного, я бы, может быть, заставил себя встречаться с тобой, но теперь...
- Да как ты смеешь так говорить! - с негодованием воскликнула мама. Петрусь Иваныч - великолепный, великолепный человек, и он очень любит меня! Ради меня он даже оставил свою очень выгодную должность директора Плоцкого замка! Ты можешь представить, какую жертву он принес?
- Никакой жертвы он не приносил! - выкрикнул Володя, желая перекрыть своим неустоявшимся голосом гневный голос матери. - Он не из тех, кто приносит жертвы!
Мама шагнула к Володе, попыталась взять его за плечи, но мальчик сбросил руки матери, а она говорила:
- Ах, как ты заблуждаешься, Володя, дорогой мой! В тебе говорит ревность, обида, я знаю! Но только ты узнаешь поближе этого человека, ты сразу очень полюбишь его - какой он добрый, умный, он так хочет стать тебе отцом!
- А куда же старого-то отца девать, а? - снова крикнул Володя, и мама озабоченно посмотрела на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать этот крик. - Ты говоришь, что я полюблю его? Нет, никогда не полюблю, не жди! И очень жаль, что я не ему, а его жене тогда в замке по чайнику алебардой съездил! А знаешь ли ты о том, что он и тебя продаст, при первой же возможности продаст, дорого, но все-таки продаст?! Не знаешь!
Все лицо мамы пылало от негодования. Ей было и стыдно, потому что страшные слова сына могли быть услышаны коллегами, и чрезвычайно оскорбительно выслушивать все это.
- Да замолчи же ты! - почти умоляюще, но и негодующе проговорила она. - Ну что за чушь ты несешь! Ты не знаешь, не знаешь этого прекрасного человека!
Володя громко, но неестественно расхохотался. Поднявшись со стула, он полунасмешливо сказал:
- Посмотрим, кто лучше знает этого человека: ты или я. Можешь прийти завтра в половине второго к нам домой. Ну, туда, где ты жила... Тебе, уверен, будет очень интересно услышать один разговорчик, смешной такой разговорчик.
Мама вспыхнула и снова стала очень красивой.
- Ты, наверно, хочешь подстроить мне встречу с папой? Прошу тебя, не делай этого. С ним я сама поговорю и все ему объясню.
- Да нет, - улыбался Володя, - папы дома тогда не будет, а придет один очень интересный человек. Я тебя посажу в своей комнате, приоткрою дверь, а мы с ним будем в гостиной. Послушай, о чем мы станем говорить. Повторяю тебе не будет скучно.
Мама с минуту колебалась, думая, что Володя хочет разыграть её, но потом сказала твердо:
- Ладно, я приду. Только ты обещаешь мне, что в квартире не будет папы?
- Да, обещаю! - зло, с болью в голосе сказал Володя. - Только помни в тринадцать тридцать, не позднее! - И выбежал из комнаты, заставленной археологическим барахлом.
Володя сразу же возвратился домой и целый день просидел дома, обдумывая и оттачивая план действий на завтра. Да, завтрашний день представлялся ему теперь самым ответственным и трудным днем его жизни. Все, впрочем, могло упроститься, если бы он, придя утром к живописцу Брашу, не получил бы от него готовой копии "Иеронима" - просто не успел написать, был занят, или краска не смогла подсохнуть настолько, чтобы можно было отдавать картину заказчику.
Потом, получив картину, он побежал бы домой и стал ждать маму. Хорошо, если она придет вовремя и он успеет посадить её в укрытие. А если Белорус придет раньше? Ну, пусть все получится, как надо, и Володя рассадит своих "гостей" в отведенных для них местах. Хорошо, но вдруг Белорус откажется расставаться с мамой и так и заявит Володе? Вдруг он снова предложит только деньги для отца? Тогда, решил Володя, он просто будет в разговоре давить на то, что картина украдена из Эрмитажа, мама все услышит и не захочет любить вора. Но ведь вором-то на самом деле оказывался он, Володя, а Петрусь Иваныч только приобретал краденую картину! Как же мог надеяться Володя на то, что мама вернется к сыну-вору? Короче, сложностей в предстоящем разговоре было хоть отбавляй, но отменить встречу уже было невозможно.