- А я не девочка, - хихикнул женский голос, принадлежавший пионервожатой Ольге Васильевне, через несколько секунд с неудовольствием сказавший: - Тьфу, дрянь какая! Кислятина!
- На, на, скорей конфеткой закуси, а после листом лавровым зажуешь, чтобы не пахло. А то унюхает начальница... - И Володя услышал очень нехорошее слово, отпущенное Чайковским в адрес начальника лагеря.
Послышалось чавканье и одобрительное причмокивание.
- Слушай, Петро, - сказала вдруг Ольга Васильевна, - а к этому Климову сегодня милиционер приезжал, следователь.
- Н-да? Оч-чень интересно! - отреагировал Чайковский.
- Может, он малолетний преступник какой, этот Климов?
- Вполне может быть, - серьезно ответил Петр Ильич. - Я тебе как опытный педагог скажу: если он и не совершил пока преступления, то обязательно совершит. Я у него заметил склонность на всех плевать, возноситься над миром. Супермена из себя корчит, умнее других себя считает. Выпру я его при первой же возможности из лагеря, не по душе мне этот Климов.
- Слушай, давай не будем больше об этих придурках, - предложила пионервожатая. - Надоели они мне за пять дней хуже горькой редьки.
- Ладно, не будем, - согласился Петр Ильич, - мне они не меньше надоели. Если б не ты, не знал бы, что и делать в этом лагере. С ума сойдешь...
И Володя услышал какие-то звуки, очень похожие на звуки поцелуев. Но вскоре снова прозвенело стекло и послышалось шуршание удаляющихся шагов. А Володя ещё долго сидел на поваленной сосне со сложенными на коленях руками. Он сидел в каком-то оцепенении, потому что подслушанный невольно разговор буквально ошеломил его, обескуражил и очень взволновал.
Во-первых, совершенной неожиданностью для него явилось то, что воспитатель и пионервожатая могли пить вино и... целоваться, при этом высказываясь так грубо о начальнике лагеря, симпатичной женщине, и называя своих подопечных придурками. А во-вторых, Володя был глубоко уязвлен тем, что в нем подозревали настоящего преступника, считали вознесшимся над миром, а ведь это была неправда.
Но вдруг в голове Володи подобно фотовспышке неожиданно ярко сверкнула одна идея. Он заулыбался, но зло и язвительно, и сказал сам себе: "Преступник, говорите? Ну так теперь посмотрим, кто кого! Попробуйте-ка, суньтесь ко мне!" И если до ужина Володя ещё сомневался, стоит ли ему идти с Кошмариком к финским дотам, то теперь он был абсолютно уверен в этом.
На другой день, когда Володя после завтрака вышел из столовой, он увидел Кошмарика, стоявшего за сосной: видно, привлекать к себе внимание лагерного начальства он не хотел. Володя кивнул ему, и Кошмарик кивнул тоже, указывая головой направление, в котором надлежало идти. Так и шли они по лагерю на расстоянии шагов тридцати друг от друга, и эта конспирация очень нравилась Володе, хотя со вчерашнего вечера он находился в убежденности, что вести себя ему теперь можно лишь по собственному усмотрению.
Парадный въезд в лагерь они обошли стороной (там обычно стояли дежурные), перемахнули через забор, и только после этого Кошмарик подошел к Володе:
- Молодец, Вовчик! А я-то думал, ты побоишься.
На что Володя сказал ему тоном очень решительным и твердым:
- Ты запомни: я ничего и никого не боюсь! Понял?
Кошмарик хотел было усомниться, но, увидев, как насуплены брови "лагерника" и крепко сжаты губы, лишь сказал:
- Ладно, верю. А теперь давай-ко по шоссе пойдем вначале, а после через лес. Ходу - полчаса, как я и обещал. Идем!
Володя шел рядом с Кошмариком в отличном расположении духа. Ветерок, шаловливый, свежий, надувал его рубашку пузырем, и Володе казалось, что у него на спине колышутся маленькие крылышки, выросшие одновременно с уверенностью в себе, несшие его вперед и даже как будто поднимавшие над землей. И Володя улыбался, слушая болтовню Кошмарика:
- Не понимаю, почему у нас в стране бедные есть? От лени, наверно. А деньги, старик, на любой дряни сделать можно. Я по весне нехило заработал на старой шапке офицерской.
- На ушанке, что ли? - весело спросил Володя.
- Ну да! Я ведь по-фински, как настоящий тормалай, говорю. Ну, вышел это я на шоссе, стопорю тормалайский бас1, захожу в салон. Конечно: "Терва тулоо, пойка!"2, вначале, и шапку им за финские баксы и втюхал. Марки потом на рубли по курсу коммерческому перевел и получил за такую рвань почти что тыщу рублей. Кошмарики! Ты понимаешь, я на "Жигуль" коплю.
Хоть и неприятно было Володе слушать о бизнесе Кошмарика, противно даже, однако он и виду не подал, а только лишь поулыбался. Ленька нравился ему не способностью делать деньги из "дряни и рвани", а независимостью своей и какой-то ухарской удалью, так недостававшей Володе.
Они уже минут пятнадцать шли по сосновому лесу, ступая то по мягкому мху, то по теплой земле, устланной хвоей. Пахло так, что кружилась голова. Солнце с трудом пронзало своими лучами переплетенные наверху кроны деревьев, и лишь кое-где зеленый ковер из мха словно вспыхивал, зажженный пробившимся к земле лучом.
- А ты к дотам часто ходишь? - спросил Володя, хотя и знал, что Кошмарик уверит его в том, что бывал там не меньше сотни раз.
- А как же! - важно ответил Кошмарик. - Я же сталкер!
- Кто-кто? - не понял Володя.
- Не знаешь, что ли? - неодобрительно глянул на "лагерника" Ленька.
- Впервые слышу.
- Ну так знай, что сталкерами в наших местах тех называют, кто по местам боев ходит. Тут из города немало разных сталкеров шатается, только зря ходят - все уже давно обобрано. Сколько лет после войны прошло, прикинь-ка? Таких умных, как они, целые табуны здесь прошли, все прочесали, как гребенкой...
Володю огорчили слова Кошмарика.
- А зачем же мы туда идем? Зачем напрасно в земле-то ковыряться?
Кошмарик давно уж понял, что имеет дело с совершенным несмышленышем, поэтому обливать Володю презрением он не стал, а лишь сказал:
- Раз идем, значит, не напрасно. Те, кто раньше ходили, все больше поверху смотрели, землю не перебирали, доты разбитые обходили стороной. А я - настырный, я - не лентяй. Бизнесмен лентяем не имеет права быть. Я такой дотик разыскал, куда никто не лазал, - камня на камне пушкари наши от него не оставили. Ладно, скоро уж на месте будем. Все сам увидишь.
И действительно, чем дольше шли по лесу мальчики, тем больше следов далекой войны попадалось на их пути. То слева, то справа появлялась воронка, оставленная тяжелым фугасным снарядом, неглубокая уже, заросшая мхом и травой. Кое-где видны были тоже мелкие зигзагообразные траншеи, ямы, где раньше были устроены блиндажи. Но вот Володя даже вскрикнул, обратив внимание Кошмарика на проржавленную каску, лежавшую под кустом. Она лежала закругленной частью кверху, и на полусфере её зияла рваная пробоина, через которую тянулся из земли к свету желтоцветный лютик.
- Ладно, дальше пойдем, - потащил Кошмарик Володю за рукав. - У дота этого добра навалом будет.
- А мин и снарядов там случайно нет? - равнодушно спросил Володя, хотя этот вопрос его давно уж волновал. - Не подорвемся?
- Ну я же не подорвался? - стукнул себя по груди Кошмарик. - Я сам этих игрушек не люблю. Что, я глупенький, что ли, в бомбах ковыряться? Мне жизнь дорога, я осторожный.
- Это я заметил, - позволил себе Володя колкость, намекая на то, как вел себя Кошмарик на змеином пригорке. Но Ленька то ли не понял колкости, то ли решил не связываться, промолчал.
Скоро лес поредел, и мальчики вышли на большую поляну. Никакого дота видно не было, хотя Кошмарик заявил:
- Все, пришли.
- Да где же дот-то? - крутил Володя головой.
- А вон! Не видишь, что ли? - показал рукой Кошмарик в сторону кучи каких-то камней, принятых Володей за обыкновенные валуны. - Я же говорил, что здесь развалины. Пошли, пошли.
Когда мальчики подошли к камням, то Володя разочарованно почесал затылок: на самом деле от долговременной огневой точки здесь мало что осталось. Правда, присмотревшись, Володя увидел, что обрушена лишь крыша, а мощные боковые стены только сдвинуты. Видно, артиллеристы заехали крупнокалиберным снарядом прямо в серединку дота.