– Экий знатный хлеб, – рассуждала Мадленка с набитым ртом, – сразу видать, что немецкий. Наш мельник, подлец, какой только дряни в муку не сует. – Она выпила глоток вина из фляги и скривилась. – А вот винцо дрянное! Неважнецкое, прямо скажем, вино. Не вино, а кислятина. – Она перехватила взгляд рыцаря, пришедшего в себя, и едва не поперхнулась. – Э… э… Добрый день, любезный господин, – продолжала она уже по-немецки, не переставая есть. – Хотя для кого-то он не был таким добрым, как я погляжу.
…Рыцарь молчал, а мысли его были печальны. Больше всего на свете он боялся мгновения, когда останется беззащитным и беспомощным перед лицом дерзкого и уверенного в себе врага, которого придется просить о последней милости, и вот этот момент наступил. Крестоносец не проронил ни слова, оглядывая диковинно одетого юношу, с завидным аппетитом истребляющего припасы оруженосца Генриха. Так вот он, оказывается, каков – человек, которого небо послало восторжествовать над ним, бывшим когда-то лучшим из лучших. Мальчишка, зубоскал, рыжий, невзрачный, уши оттопыриваются, космы свисают ниже плеч, а глаза жалкие, воровские глаза, бегающие. И при мысли, что такому ничтожному созданию суждено покончить с ним, Боэмундом фон Мейссеном, крестоносец почувствовал, как гнев и обида закипают в его груди. Он прикрыл глаза, но слушать торжествующее чавканье нелепого мальчишки было еще невыносимее, и тогда рыцарь снова поднял сумрачный взор на своего противника.
Мадленка постаралась побыстрее проглотить все, что было у нее во рту, едва не подавившись.
– Хочешь есть? – без обиняков спросила она. От такого пристального взгляда и правда немудрено подавиться, кусок поперек горла встанет, подумалось ей. – Ну, не хочешь, как хочешь.
– Верни мне кинжал, – неожиданно сказал рыцарь.
– Чтобы ты меня зарезал? – фыркнула Мадленка. – Благодарю покорно, я не такой дурак.
Раненый закусил губу и прислонился затылком к дереву. Надо же, думала Мадленка, волосы светлые-светлые, а брови черные, и небольшая бородка, окаймляющая овал лица, – тоже. Линия яркого рта красивая, как у нашего причетника, года три назад умершего от чумы, и нос прямой, греческий. Ладный молодец, но наверняка сволочь, потому что крестоносец, а хуже крестоносца и вообразить себе трудно.
– Вор, – холодно произнес рыцарь.
– Может быть, – неожиданно легко согласилась Мадленка, подумав. – А ты, если я не ошибаюсь, солнце? Не чересчур ли для тебя?
– Я – комтур Боэмунд фон Мейссен, – спокойно проговорил синеглазый. – Это был мой отряд.
– Вижу, – отозвалась Мадленка, делая еще глоток из фляги. – Спасибо за хлеб и вино.
– Я тот, кто сжег Белый замок, – продолжил рыцарь, и глаза его сверкнули.
Мадленка скривилась и поковыряла ногтем указательного пальца в зубах. Хлеб и впрямь был чудо как хорош.
– Меня твои подвиги не волнуют, – заявила она. – Скажи-ка лучше, случаем не твои люди третьего дня напали на настоятельницу монастыря Святой Клары, мать Евлалию?
– На мать Евлалию? – удивился рыцарь. – Кузину покойной королевы Ядвиги?
Настал черед Мадленки удивиться.
– Вот как? А я и не знал. Так не ты убил ее и ее сопровождающих?
– Нет, – слабо качнул головой рыцарь, – не я.
– Ладно, поверю, – мрачно заметила Мадленка. – Скажи, куда ведет эта дорога?
– Эта дорога, – усмехнувшись, заговорил рыцарь, – ведет в славную крепость Мариенбург, которую вы, жалкие люди, называете Мальборком.
– А, черт! – вырвалось у Мадленки. Для любого поляка той поры слова «Мальборк» и «смерть» значили примерно одно и то же. – Ты не врешь? А на другом конце что?
– Замок князя Доминика Диковского, – нехотя сообщил рыцарь.
– И что ты там забыл? – спросила Мадленка неприязненно. – Ведь ты вроде туда ехал?
– Я вез выкуп за Филибера де Ланже, – объяснил рыцарь, – но подлые поляки напали на нас из засады. Лучше мне было умереть, чем снести такой позор!
От подобной наглости у Мадленки захватило дух. Всем полякам было отлично известно, что именно крестоносцы всегда норовят ударить в спину, а вовсе не благородные польские шляхтичи. И нате вам, какой-то недобитый немецкий рыцарь осмеливается утверждать обратное! Но, поглядев в синие глаза, Мадленка немного смягчилась.
– Да, не повезло тебе, – осторожно сказала она. – И другу твоему не повезло.
– Верно. Я, кстати, должен тебя поблагодарить.
Мадленка наморщила нос. Тон ее собеседника безотчетно не нравился ей.
– За что? – сердито спросила она.
– Ведь ты избавил мою лошадь от страданий. Я хотел сам добить ее, но не смог.
– А… – Мадленка мотнула головой и почесала за ухом. – Так тот вороной был твоим?
– Да.
– Мне очень жаль, – искренне сказала Мадленка. – Прекрасное животное было, просто чудо!
Впервые за то время, что они разговаривали, рыцарь позволил себе подобие улыбки.
– Рад, что ты это оценил, юноша. А теперь тебе придется добить меня.
Кожа на скулах Мадленки натянулась, и она метнула на раненого косой взгляд. От деда она усвоила, что добивать раненого врага постыдно и бесчестно, а безоружного – тем более.
– Нет, – коротко сказала Мадленка. – Я не могу. Прости.
– А обворовывать умирающего можешь? – резко спросил рыцарь, и глаза его потемнели.
– Клинок – всего лишь железо, – нехотя молвила Мадленка и, подумав, добавила: – А жизнь дается от бога. Как я могу?..
Наступило долгое молчание.
– Пожалуйста, убей меня, – тихо попросил рыцарь, нарушив тяжелую тишину. – Ты только избавишь меня от ненужных мучений. – И добавил с жесткой усмешкой: – Я бы наверняка оказал тебе эту услугу.
Мадленка вспыхнула, вскочила с камня, схватив самострел, и замерла. Потом отшвырнула оружие и снова опустилась на камень.
– Не искушай меня, рыцарь, – хрипло сказала она. – Недавно я своими руками вырыл могилу самому близкому мне человеку, и теперь меня не так легко испугать.
– Хорошо, – спокойно сказал крестоносец, – если ты такой трус, – он презрительно подчеркнул голосом слово «трус», – вытащи стрелу, что застряла у меня в боку, чтобы я мог умереть. Поверь, я буду вечно тебе благодарен за это, юноша.
Мадленка побледнела – ей живо вспомнилось, как она извлекала стрелы из тела своего брата. Однако в глазах рыцаря застыла такая мольба, перед которой трудно было устоять. В конце концов, он прав: лучше всего ему умереть.
– Хорошо, я выдерну стрелу, – кивнула Мадленка и подошла к нему. – Только не надо меня благодарить. И убери руку.
Губы рыцаря шевельнулись. Он прошептал что-то вроде: «господь мой…» – и умолк. Мадленка, нахмурив брови, села на землю, упершись ногами, и схватилась за древко стрелы. Оно было мокрое от крови, и Мадленка определила, что острие глубоко застряло в теле.
– Что ж, рыцарь, – сказала она, – я сделаю это, но только потому, что ты сам захотел. Так что не обессудь.
– Вытащи стрелу, – приказал крестоносец одними губами.
– Как тебе будет угодно, – спокойно сказала Мадленка. И с силой рванула древко.
Кровь ручьем хлынула из раны, рыцарь как-то странно всхлипнул и откинулся назад. Струйка крови побежала из его рта. Он закрыл глаза и стал валиться на бок.
Мадленка поднялась, совершенно ошеломленная. В руках она держала в точности такую же стрелу, как те, что убили ее брата.
Глава 6,
в которой происходит еще меньше
Это был ключ к отгадке, и он наконец-то оказался у нее в руках. Впрочем, для пущей ясности ключу кое-чего недоставало – а именно того, кто в настоящий момент корчился у ее ног.
Мадленка приняла решение моментально. Она бросилась к остаткам хлеба, выдрала мякиш и стала озираться вокруг, ища какое-нибудь целебное растение. Поблизости не оказалось ничего, кроме самого обыкновенного подорожника, но и этого было достаточно. Девушка в спешке накрошила листьев подорожника, смешала их с мякишем и, перевернув синеглазого на спину, стала спешно залеплять его раны. Увы, таков был уровень современной ей медицины (кто читал «Огнем и мечом» Сенкевича, наверняка вспомнит, как раны тамошнего витязя лечили, заталкивая в них хлеб, намятый и вовсе с паутиною).