Мадленка решилась.
– Хороший ты человек, Дезидерий, и хозяин твой тоже (Дезидерий согласно наклонил голову), дай ему бог здоровья и всяческого благополучия, и тебе тоже. Но, наверное, после того, что произошло с матерью Евлалией… вся эта суматоха, и вот та девушка… Как бишь ее?
– Магдалена Соболевская, – подсказал парнишка услужливо.
– Вот-вот, – поддакнула Мадленка, дернув щекой. – И крестоносцы бесчинствуют, презирая христиан… – Тут Мадленка икнула и прикрыла рот ладонью. – А что произошло все-таки? – спросила она внезапно с преувеличенным любопытством, снижая голос до шепота. – Разве настоятельница везла с собой огромное богатство? Садись, Дезидерий, да расскажи мне, а то я, признаться, ничегошеньки не понял.
В глазах Дезидерия мелькнуло уважение. «Надо же, гость хоть и с князем, говорят, запанибрата, перед слугой не ломается, не чинится», – подумал он и, не заставляя долго себя упрашивать, сел на предложенное место.
Мадленке пришлось вторично выслушать хвалу матери Евлалии, ее благочестию и святости. По словам Дезидерия, на обратном пути настоятельница обещала заглянуть в замок, чтобы проведать князя Августа, своего крестного сына. Впрочем, никому не было точно известно, когда именно настоятельница должна прибыть, поэтому никто особенно и не беспокоился. Вечером одиннадцатого числа в замок явился некто Яромир, которого настоятельница послала вперед, собираясь в дорогу. Яромир заготовил на постоялом дворе все для ночлега, но настоятельница так и не появилась. Десятого числа она должна была выехать из Каменок, имения Соболевских, и Яромир, боясь, не случилось ли чего, сел на татарского коня и поскакал кратчайшей дорогой в Каменки. Там ему стало известно, что мать Евлалия давно уехала, но сын Соболевских, сопровождавший часть дороги свою сестру, которая должна была вступить в монастырь, все еще не вернулся, и родители ужасно волновались. (Мадленка тут закусила губу.) Яромир напоил и накормил в Каменках коня, после чего во весь опор помчался в замок и дал знать князю, что происходит нечто неладное. Князь Доминик забеспокоился – настоятельница была близкой подругой его матери, и он хорошо знал и глубоко почитал ее. Вчера он послал в разные стороны разъезды с приказом известить его, если они что-нибудь обнаружат. Разъезды обследовали все дороги, но никого не нашли, а ближе к ночи в замке появилась рыдающая женщина, назвавшаяся Мадленкой Соболевской. Оказалось, что в лесу на их караван напали крестоносцы, всех перебили, лошадей и волов увели (Мадленка почувствовала, как у нее пересохло в горле), а все, что дали Мадленке с собой родители, забрали и скрылись. Дело совершенно ясное, только вот доказать вину вероломных немцев будет трудно – они, поди, уже далеко, и не догонишь их. Князь тем не менее отечески отнесся к бедной потерпевшей, обезумевшей от горя (Мадленка тяжело засопела носом), и дал ей приют. Хотя мог бы не делать этого – ведь как-никак ее отец в свое время отказался от присяги князю Доминику, не признавая его более своим господином и повелителем, и присягнул на верность непосредственно самому королю Владиславу, а ведь именно отец нынешнего князя даровал Каменки отцу пана Соболевского за его заслуги. (Мадленка открыла рот, но тотчас закрыла его. Почему-то ей всегда казалось, что Каменки принадлежали их семье вечно, а тут – поди ж ты – с имением, значит, разыгралась такая драма.) Это произошло еще в малолетство князя Доминика, прибавил всезнающий Дезидерий, когда многие шляхтичи и поблагородней Соболевских начали, пользуясь юностью князя, заявлять о своих правах. Хорошо, что княгиня Эльжбета, мудрая женщина, не потакала всяким вольнодумцам и твердой рукой осуществляла регентство, не то бог знает что могло бы произойти.
Теперь Мадленка поняла, отчего имя князей Диковских всегда упоминалось в их доме с легким оттенком пренебрежения. Мол, князья и князья сами по себе, а мы, Соболевские, сами по себе и своей судьбы хозяева. Чудно все-таки устроены люди, размышляла Мадленка. Ведь князь Доминик – вассал короля, и разве не все равно, королю присягать или ему самому? Но вот сейчас выходило, нет, не все равно.
– И что же теперь будет? – спросила Мадленка, когда Дезидерий закончил свой рассказ.
Тот потупился. Гость не заносился, не важничал, а это, как ни крути, было чертовски приятно. Поколебавшись, верный слуга неохотно молвил:
– А что будет? Я так думаю, ничего не будет. – Он придвинулся к Мадленке и зашептал ей в ухо: – Немцы – они сильные, и ничего тут не поделаешь. Ну, побили их при Грюнвальде, а Мальборк как стоял, так и стоит. Так что ничего им за их вероломство не будет, и никто даже не посмотрит, что убита двоюродная сестра покойной королевы.
Точно ничего не будет, подумала Мадленка. Потому что не их рук дело нападение на караван. Если уж кому-то понадобилось вводить в игру (а в том, что кто-то ведет тонкую и чрезвычайно нечистоплотную игру, Мадленка более не сомневалась) самозваную Магдалену Соболевскую, рискуя, что ее разоблачат, значит… значит… Эх, знать бы наверняка, что все это значит. Ясно только одно: крестоносцы здесь ни при чем, а вот юный Август, похоже, очень даже при чем, но никто, кроме Мадленки, ничего даже не подозревает.
– Вот что, Дезидерий, – сказала она, придав своему лицу выражение брата Михала, когда он изображал из себя взрослого. – Давай-ка выпьем за твое здоровье. И не отказывай мне, иначе я до смерти обижусь.
Восхищение Дезидерия гостем росло с каждым мгновением. Они чокнулись кружками, выпили за здоровье слуги, потом за здоровье Михала Краковского, а еще – за здоровье светлейшего князя Доминика Диковского, да хранит его бог. Потом Мадленка вспомнила о настоящем Михале, и ей захотелось плакать.
Вошел паж, сказал что-то вполголоса Дезидерию. Тот поднялся, встала и Мадленка.
– Князь готов принять вас.
«Пора, – подумала Мадленка и похолодела. – Господи, что же я скажу князю? С чего начну?»
Глава 10,
в которой Мадленка встречается с самой собой, не страдая при этом раздвоением личности, сиречь шизофренией
– Великий князь. Я – настоящая Мадленка Соболевская. Та, что пришла к тебе вчера, лгунья и бесстыжая самозванка. Запри ее покрепче, князь, и вели хорошенько пытать, чтобы она выдала своих сообщников, а именно тех, кто на самом деле предал лютой смерти мать-настоятельницу и семнадцать других человек. Ибо, хотя вышеназванная самозванка, не являясь Мадленкой Соболевской, не могла быть на месте преступления, ей все же слишком хорошо известно то, что там произошло, а значит, ей поведал об этом тот, кто там был и все видел, а именно один из убийц. Ты хочешь знать, кто он? Хочешь знать, кто мог совершить подобную гнусность? Посмотри на своего племянника Августа. На щеках его румянец, на губах его улыбка, но я не сомневаюсь, что именно он утром десятого мая напал на караван, и более того – могу доказать. У меня остались две стрелы, у меня осталась веревка, несомненно, принадлежащая ему. Смотри, великий князь, как он побледнел, твой дорогой племянник! Одна из стрел извлечена из тела крестоносца, который поведал мне перед смертью, что она пущена оруженосцем князя Августа. Ты спросишь меня, что за крестоносец, великий князь? Отвечаю: он вез тебе выкуп за члена их ордена, который является твоим пленником. Ради денег Август, волк, прикидывающийся овцой, напал на крестоносцев, ради денег истребил мать Евлалию и ее людей. Молю тебя, князь, не дай свершиться беззаконию! Покарай его так, как он заслужил!
– Ну да, так я тебе и поверил, – развязно возражал князь, принимая то облик ксендза Соболевских Белецкого (старого и угрюмого), то некоего сурового вида господина с высоким бледным челом и печатью утомленности на породистом лице. – Ты, сударыня моя, вообще кто такая есть? Как я проверю, что ты Мадленка Соболевская, а не какая-нибудь Марыся Голопупенкова? Да будь ты даже принцесса литовская, все равно! Как ты смеешь вообще, сударыня моя, возводить поклеп и напраслину на моего дорогого племянника, сына моей обожаемой сестры?