— Что вы задумали? — наступает он. — Вы хотя бы понимаете, до чего можете доиграться? Особенно сейчас, когда Мэчитехьо в таком бешенстве? Экиланы всюду, они очень кровожадно настроены. Они…
— Они всегда жаждут крови, — фыркает Цьяши. — Тоже мне удивил, учитель.
— Маленькая нахалка, — рявкает Вайю, постепенно теряющий терпение. — Еще одна подобная дерзость… — Он осекается. — Так. Хватит морочить мне голову. Где Жанна?
— Перед тобой, — упрямо заявляет Кьори. — И то, что ты ее не узнаешь, ей едва ли приятно. Вы ведь так близки… были.
— Правда? — Я ощущаю тяжелый взгляд, даже сквозь загораживающих меня девушек. — Правда, Исчезающий Рыцарь? Мое недоверие обижает тебя? Так обернись. Глянь мне в глаза.
Я не двигаюсь.
— Жанна?..
Запах орхидей кружит голову, будя страх: не швырнут ли в меня нож? Я кусаю губы.
— Жанна, я приказываю. Когда я брал тебя в ученицы, ты поклялась подчиняться во всем.
Нет. Клятвы Джейн — не мои клятвы. И я ничего не должна ее учителям.
— Слушай, ты! — Цьяши, судя по гулу, топает ногой. — Никто не отрицает твою несомненную роль в наших победах. Но прояви хоть разок милосердие и уйди. Поговорите позже. Ты не видишь, что она больна?
— Я вижу другое. И я предпочту удостовериться прямо сейчас, что вы…
— Стой! — Цьяши почти верещит и, вероятно, пытается удержать Вайю. Вряд ли сможет, учитывая, что он выше почти вдвое.
— Вайю! — К нему взывает и Кьори. — Вайю, пожалуйста. Происходит действительно кое-что… серьезное. Очень. Но я прошу тебя — прошу как жрица — пока не вмешиваться. Дай мне время. Я… — Она медлит, но продолжает: — слышала зов из Саркофага, прямо сейчас. И… — она сбивается, но снова меняет интонацию, в этот раз на требовательную: — и я не желаю медлить, препираясь с тобой, как с ребенком! Твое сердце охвачено горем и сомнением, знаю. Но ты старше и мудрее меня, так веди же себя соответственно! Дай Жанне оправиться, дай мне собраться с мыслями, дай нам встретиться с ним, и тогда…
«Сердце охвачено горем и сомнением»? Это скорее про меня, чем про мужчину с черными цветами в волосах, готового меня уничтожить. Его сердце — если оно вообще есть — переполнено чем-то куда более опасным. Кьори его не урезонить, я убеждена. Но я ошибаюсь.
— Так ты идешь туда? — Вайю вдруг смягчается, уточняет тревожно: — С ней? Это опасно.
«С ней…» Со мной? Куда? Хочется обернуться, но я заставляю себя не шевелиться. В конце концов, что даст мне один брошенный взгляд?
— Экиланов там не бывает, а он требует ее, — сухо откликается Кьори и добавляет: — я в последний раз прошу тебя оставить нас. Дай нам время…
— Время выпутаться из собственной лжи? И сколько?
Я все же оборачиваюсь в тот самый момент, когда Кьори с достоинством приподнимает подбородок и отвечает:
— Зови это как хочешь, Вайю Меткий Выстрел. Ты услышал мои слова, а я могу обещать тебе: он обязательно услышит твои. Я передам. Каждое.
Они смотрят друг на друга, и неожиданно Чуткое Сердце побеждает. Вайю кивает, разворачивается и без слов выходит, почти вылетает прочь. Цьяши разбивает тишину громким «Фу-ух!» и не менее громким приземлением на мою постель. Гибкая Лоза вытирает лицо, и я вдруг улавливаю: от нее тоже идет цветочный запах, но не такой острый, как от Черной Орхидеи. Видимо, это врожденная особенность «зеленого народа». А вот от Кьори не пахнет ничем, зато кожа — и так менее смуглая, чем у Цьяши, — стала совсем бледной.
— Звезды, Звезды… — повторяет она дважды и закрывает руками лицо.
Плечи подрагивают. Я опять устремляю взор на стену, почти утыкаюсь в нее носом, не обращая внимания на проползающего меж корней жирного червя. Я чувствую вину, хотя не понимаю, за что.
— Как я могла…
— Но ведь смогла, — философски отзывается Цьяши и тычет пальцем в мою лопатку. — Эй ты, не-Жанна, поворачивайся. Большой злой куст ушел.
Странно, что она так дружелюбна, и перестала пытаться меня убить, и неловко хлопает по плечу. Впрочем, если подумать, не странно: я ведь не та самая мисс, что забрала у нее Кьори, не та самая мисс, которую здесь боготворят. Я обреченная несчастная, которой пришлось влезть в чужую шкуру, и даже это не продлится долго. Ведь так?.. Я сажусь, опираясь о набитую какой-то травой подушку. Кьори, все так же пряча лицо в ладонях, устало, но грациозно опускается с нами рядом. Хочется пожалеть ее и утешить, но я не решаюсь. Цьяши поясняет:
— Она у нас честная. Никогда не врет. А тут не призналась, что ты самозванка, и…
— Они радовались, — сипло прерывает ее Кьори. — Цьяши, видела, как они воспрянули? Им нужна Жанна. Я… я не решилась сказать, не смогла. Убить их надежду, не сейчас, нет…
Подруги смотрят друг на друга. Кьори трясется, Цьяши тревожно потирает один из рогов. Наконец Гибкая Лоза обреченно вздыхает и дергает плечом — точно сгоняет кого-то, кто туда сел.
— И правда. Не время для признаний. Еще чокнутые звери…
— Они убили бы тебя, если бы все поняли. — Кьори теперь глядит на меня. — Сразу. Эйро и Ойво были дружны с Жанной. Но… они не очень хорошие.
— Догадалась, — даже пытаюсь улыбнуться. — Спасибо, что не выдали.
Не хочется размышлять о том, сколько странных друзей завела сестра втайне от меня. Не хочется думать о новых и новых витках обрушивающегося на меня обмана. Больше всего хочется проснуться от кошмара и обратиться к доктору Адамсу — пусть выпишет пилюли от расшатавшегося воображения. Но я уже не проснусь. А из историй о Джейн — вокруг соринки ее мирной жизни в Оровилле — скоро вырастет огромная черная жемчужина лжи.
— Этот Вайю… — медленно начинаю я, подбирая слова. — Он сразу догадался, что я не Жанна. Кроме него поняла только ты, Кьори. Как?
И эта девушка, Чуткое Сердце, грустно посмотрев на меня, произносит слова, что уже причиняли мне боль там. Дома.
— Вы разные, Эмма. Вы очень разные, особенно для тех, кто вас полюбит.
Полюбит. Сэм. Вайю. Она. Флора Андерсен. И все любят… любили… не меня.
— Зато для прочих вроде меня, — Цьяши бестактно подмигивает, — вполне одинаковые. Сойдешь, чтобы вышивать тебя на знаменах. Соображаешь неплохо, говоришь гладко: вон как нагородила про тайну. Еще бы подучить тебя махать мечом, и никто не заметит подмены.
— Подмены?
Вновь пробирает озноб, в разы сильнее, чем раньше. Цьяши как ни в чем не бывало разводит короткими руками.
— Ну… если бы ты осталась…
— Я не останусь!
Выдержка наконец изменяет: я срываюсь на вопль. Даже хрупкие грибницы на стенах содрогаются, а с потолка осыпается земля. Цьяши и Кьори молчат, видимо, в ожидании, что я что-то добавлю. Если бы я могла передать им весь ужас от услышанного предположения… предложения?.. Я бы сделала это, не задумываясь. Если бы могла выплеснуть страх, — выплеснула бы. И они бы захлебнулись.
— Я осталась, — справляюсь с собой, перевожу дыхание, — единственной дочерью в семье. Осталась… — облизываю сухие губы, — из-за вашего мира. Джейн прислала меня сообщить вам о ее смерти, и я сообщила. Я хочу домой. Отведите меня. Если Джейн была важна хоть кому-то и у вас есть совесть.
Они обмениваются взглядами, и там нет упрека, только беспомощность. В общем-то, жаль их: расставшись со мной, они будут сами отвечать за обман, сами разнесут весть о гибели Жанны по своим землям, а потом, вероятно, умрут в бою. Да, мне жаль их. Но куда больше жаль себя.
— Не торопись, — вскидывается вдруг Цьяши. — Кто бы ты ни была, не торопись. Кьори сказала, тебя желают видеть. А его волю лучше выполнять, в каком бы мире ты ни жила. Правда?
Но Кьори молчит. Она потупилась и опять изучает свои стройные босые ноги, защищенные, как и у подруги, лишь обмотками.
— Ты ведь слышала зов из Саркофага? — напирает Цьяши, и я тоже вспоминаю те странные слова. — Он хочет поглядеть на эту особу? Передать что-то повстанцам?