Виня себя, в чем нет твоей вины —
Вина, страшнее нет которой.
Безумием полны раскаяния сны,
Терзающие разум твой виною.
На заре времен…
Несколько мгновений до рассвета…Рассвета, который осветит первыми лучами уже мертвую долину.Рассвета, который не увидят тысячи душ.Рассвета, который не встретят тысячи, уже не пылающих сердец.Рассвета, луч которого отразится от уже остекленевших детских глаз.Рассвета, который осветит разрушенные комнаты опустевших домов. И абсолютная тишина, которую впервые встретит на своем пути солнце. Смерть. Мертвый рассвет.
Алые всполохи будут свидетелями свершившегося зла. Ветер будет беззвучно петь скорбную песнь по истерзанным душам. Облака затянут синее небо, и изольется оно на окровавленную, потерявшую жизнь землю горькими, несолеными слезами. Не запоют птицы в лесах, замрет листва в кронах деревьев, замедлит свой бег горная река, окрашивая свои воды в багровый цвет. И только запах, запах безысходности, нестерпимой боли и неотвратимой смерти останется витать над местом, некогда великим, чистым, с самым светлым именем — Долина Трех Лучей. Именем, которое отныне потеряно и забыто!
Посреди поля ночной бойни стоял на коленях мужчина. Голова его была опущена, руки сжимали два скимитара [1], покрытые запекшейся кровью врагов, так, что костяшки пальцев побелели, а вены на предплечьях четко очертились как ветвистые реки с множеством притоков и оттоков. Его бледное лицо ничего не выражало. Бывшие ярко изумрудными глаза заволокло белой пеленой, зрачок не реагировал ни на свет, ни на движение. Его взор был направлен вниз, как будто он насквозь мог видеть, как уходит, впитываясь в черную грязь алая кровь. Как утекают последние капли жизни, исчезает надежда, утопая в омертвевшей траве, в алчной земле, пьющей каждую каплю с жадностью. Мать земля, которая еще вчера давала жизнь, теперь высасывала последние соки из всего вокруг, как оголодавший вампир, как полу иссохший упырь.
И вот первые лучи первого мертвого рассвета упали на единственную фигуру во всей долине, что имела внутри жизнь. Жизнь без надежды, без желания жить, с потерянным разумом и всеобъемлющим чувством вины за то, в чем он не виноват.
Боги смотрели на умирающую душу с уже мертвым разумом, которая не вынесла песнь банши по каждой ушедшей жизни. Как смог воин услышать глас плакальщицы, скорбящей по его народу, боги не могли понять. Их любимая дочь пела каждой душе прекрасную песню, которая вела ее (душу) в мир света, но никто не слышал слов, кроме уходящего.
Сильного, выносливого, крепкого духом воина не сломила битва, не охватило отчаяние, не искалечила встреча со смертью, не испепелила боль, не иссушила скорбь, но истерзала вина. Вина, навеянная последней песнью, высосала разум и губила его душу.
Всевидящие видели самоубийство, но не могли смотреть на него. Любимец Всезнающих не должен сдаться так легко. Они не могли поверить в смерть надежды, коя медленно гасла на их глазах. И Всечувствующие решили сохранить надежду.
Легкой поступью, идя по воздуху, приближалась к воину любимая дочь богов. Ей предстояло спеть свою песню, песню по уходящей надежде. Надежде, которой суждено возродиться, как феникс из пепла, а пока, она упокоится в глубине сей души, что живет в теле воина.
Закрой глаза дитя Ветров,
Открой свой взор незримый,
Увидь душой мой тихий зов,
Забудь свой страх звериный.
Ушедших больше не вернешь,
Терзанья душу твою ранят.
Но ты, создание, живешь,
А разум вскорь увянет.
Шумит вода Пустых озер.
Освободи от дум свое сознанье.
И выступы скалистых гор
Нерушимо стоят, как мирозданье.
Забудь, дитя, забудь свой сон,
Что явью был, но растворился.
Летит душа на тихий звон.
К тебе придет желанное забвенье.
Вину свою искупишь ты,
Страшней ее не существует в мире.
Причина кроется одна,
В великой твоей силе.
Раскаянье великой ношей
Легло на плечи сильные твои.
То воля божия свершилась.
Вины в том нет ничьей, пойми.
Пока ты держишь скорбь за руку,
Нет жизни в этом мире для тебя.
Позволь рассеять твою муку,
Я провожу в забвение, дитя.
Когда готов к ответу будешь,
Задашь вопрос своей душе.
И боль, и страх, и скорбь отступят,
И свет найдешь в непроходимой тьме.
[1] Второе название ятаган — колюще-рубящее оружие, являющее собой нечто среднее, если сравнить стандартный меч и стандартную же саблю.
Глава 8
Никогда не жалейте розовых и пушистых!
Жизнь — это юмор. Иногда черный, иногда белый, а иногда плоский.
Вот уже пять дней, как мы слонялись по степи. Ну почему у меня все через одно место? Вот как я не заметила, что свернула не туда? Ума не приложу. В результате ищем другой путь, который упорно не хочет находиться. У нас на хвосте злющий эльф, лучший воин Хрустальных лесов, и парочка оборотней с наемником неизвестного назначения. Думается мне, сверни мы правильно, уже мучительно раскаивались бы в этом. Только по этой причине я все еще искала другой ход, а не вернулась назад.
— Ванька, я есть хочу-у-у…
— Остановимся и сварим кашу?
— Ненавижу кашу! Умру, если еще хоть ложку придется проглотить!
Почему у меня сформировалось столь сильное негативное чувство к бедной каше? Да потому что мешки с овощами, хлебом, мясом и сливовицей на груженной вещами лошади остались. Какой идиот предложил облегчить мою лошадь? Знаю, то огонек клыкастый, оборотень его покусай… Упырь погрызи! Из-за этой гениальной идеи я вынуждена пятые сутки давиться кашей неизвестного происхождения без соли, без перца и без масла. Темень! Я убью оборотня! Одна радость, когда навешали мешки с продовольствием и оружие на бедную животину, места для одежды наших пушистых не осталось, и ее на Палю взвалили. Надеюсь эти изверги околеют нагишом в степях. В противном случае обмен не равноценен. Как же хотелось есть.
— Ванюша, может, ты создашь какую колбасу и кусок мяса? — Я с надеждой посмотрела на горе мага.
— А как?
— Из воздуха? — предположила я.
— Я не умею.
Кто бы сомневался. Очевидно, что все чары, которые до этого творил Тариван, были спонтанными и интуитивными. Никакой базы или системы они не имели.
— Все, если через полдня не найдем чего поесть, я перейду на подножный корм.
— Это как?
— Встану на четвереньки и вместе с Палей буду жрать сочную травку! Она намного привлекательнее каши.
Кобыла аж с шага сбилась. Конкуренции боится, что ли? Ну так вполне обоснованно. Все сожру! Паля, кстати, сразу после преобразования маньяка в Малыша к нам явилась. Где пряталась эта трусливая предательница, не знает никто, но морда больно довольная была. Не меньше чем поле ромашек прикончила, заедая стресс, это точно.
Предаваясь унылым мыслям, мы подъехали к перекрестку. И куда дальше направляться, никто не знал. Внезапно меня прошило неприятное чувство и сознание охватило отчаяние. Я закричала во все горло.
Плохо было дело. Кто-то умрет, и этот кто-то находился по левую сторону от нас. Я его чувствовала. Решение поехать налево появилось само собой, и я не стала сопротивляться этому желанию.
— Ты как?
— Нормально. Поехали туда. Там умирающий наш, — я тронула коня, стараясь избегать внимательных зеленых глаз. Все не было нормально. Никогда не бывает.