Всё, забыть и выкинуть из головы. Не существует аристократического рода Цурума. Есть лишь личные вещи императорской семьи с таким именем.
Дверь соседнего кабинета отворилась, выпуская до крайности смущенного Евгения Распутина, у которого чуть ли пар из ушей не валил, и белую как простыня однохвостую кицуне с остановившимся бессмысленным взглядом. Рус присоединился ко мне, а лисичка подалась в другую сторону, неловко двигая ногами и аккуратно придерживаясь за стенку.
— Интересно, что же увидела бедная лиса? — с сарказмом спросил я и чуть было не улетел вбок от слабого тычка в плечо. Двухметровый рус не всегда контролировал свою силищу, особенно когда смущался так сильно.
— А потрогала? Хотя… почему она так странно… идёт? — вопрос был слегка самоубийственный, но не задать я его не имел морального права. Зато был готов к побегу! Седьмой сын русского князя взревел медведем и кинулся меня карать.
Дурной привычкой подкалывать обидчивого и легко смущающегося руса меня заразил Жерар Сент-Амор, чем и пришлось вовсю пользоваться, дабы вернуть в глазах Евгения веру в подлых и мелочных наглов. Последнее он постоянно терял, общаясь со мной — я ни с кем не разговаривал свысока, если не хотел человека сознательно унизить, не был замешан в мутных схемах и за год с лишним еще не подставил ни одного человека. Более того, когда возникла необходимость, вытребовал у княжича только его дирижабль несмотря на то, что тот был готов отправиться со мной рисковать собственной жизнью. Столь высокие котировки в глазах гиганта следовало постоянно опускать, дабы сохранить его и так не очень-то пока еще трезвый взгляд на жизнь.
Хотя бы шутками.
Добежав до парка с гневно пыхтящим Распутиным на хвосте, я предпринял очередной подлый маневр — рывком оторвался от него на десяток метров через кусты, а потом спрятался за деревом, пользуясь своей худобой. Богатырь, который, как и многие люди, воспринимал мир через призму собственных ощущений могучего тела, пронесся мимо в дивную неизвестность, свято веря, что нормальный человек за таким деревцем не спрячется.
Вот и хорошо, вот и ладушки. А я пойду в другую сторону, поброжу по травке, покурю и подумаю. Майский теплый вечер и природа куда предпочтительнее комнаты, где живут два молодых человека. Но в планы вмешался случай. Одна из дальних полянок, куда я предусмотрительно отошел, была занята. Происходящее на ней оказалось настолько интригующим, что я встал как вкопанный, зачарованно рассматривая происходящее.
В зеленый дерн полянки был воткнут почти десяток мечей самой странной конструкции. Формы лезвия, толщина, изгибы рукоятки — всё это было причудливым, изогнутым и снабженным какими-то непонятными взгляду и логике механизмами. Каждый из безжалостно воткнутых в сырую землю образцов был совершенно не похож на своих собратьев. Кроме этих продуктов чьего-то больного разума, на полянке присутствовали еще и двое людей, одетых в форму академии Якусейсшо с нарукавными значками третьекурсников.
Оба студента демонстрировали миру и случайно проходившему мимо мне кислые выражения лиц. Один из них, невысокий и щуплый, сидел на траве, обложившись кучей бумаги, с карандашом в пальцах. Время от времени он выдавал вслух нечто среднее между приказом и слезливой просьбой. Второй, стоящий с одним из мечей в руках, с самым брезгливым выражением лица пытался выполнять определенные приемы фехтования, а потом изрекал мученическим тоном всё, что он думает о очередном оружии. Первый, смутно знакомый мне товарищ, тут же принимался лихорадочно чиркать записи, а второй стоял, в ожидании новых указаний, упражняясь в создании образа великомученика.
Будучи пользователем самого обычного длинного меча, я очень хорошо понимал страдания практика. Парень явно был не новичком в фехтовании, поэтому отчетливо страдал, используя непривычное и несбалансированное оружие. Более того, каждый меч был оснащен теми или иными механизмами, ставящими крест на малейшей попытке использовать гибриды как привычное оружие. Когда на моих глазах один из новых образцов выстрелил клинком, оставив в руках у практика лишь рукоять, то парень не сдержал гневно-негодующий вопль, шарахнув этой рукоятью о траву.
А потом он меня увидел… и тут же покраснел, как девица! Отвернувшись и пробурчав нечто невнятное и злое, он привлек к моей курящей персоне и внимание сидящего на траве «командира». Тот, вскочив, ринулся ко мне с растерянным видом, но на полпути сбавил ход, прищуриваясь и хмурясь. А затем стукнул себя кулаком по ладони, просияв улыбкой, вид которой мне совершенно не понравился.