Граф почти не пил в эти дни; с Эдель он был ровен, спокоен и сдержан. Он почти каждую ночь приходил к ней, но ни разу не остался спать с ней в одной постели. Каждое утро после близости с мужем Мириам приносила Эдель питье, и та покорно его выпивала. Днем же супруги редко разговаривали и, вообще, редко оставались наедине.
Зато с Диком «сэр Энтони» проводил очень много времени. Эдель видела, что ее сын, вначале очень настороженно отнесшийся к появлению мужа матери, все больше тянется к нему. Она не знала, как отнестись к этому; но и помешать урокам Дика она не могла.
По вечерам де Турнель стал заниматься с Диком языками, счетом, географией и историей. К удивлению Эдель, муж был прекрасно образован: он отлично знал латынь и греческий, а также испанский и немецкий языки. Его знания истории поражали своей обширностью. Эдель потихоньку садилась во время вечерних занятий где-нибудь в уголке залы и слушала с огромным интересом, как граф рассказывает Дику о далеких странах, или объясняет простейшие правила арифметики, или вместе с ее сыном занимается переводом.
Терпение, проявляемое де Турнелем по отношению к немому пасынку, вызывало у Эдель восхищение. Даже она порой, занимаясь с Диком, покрикивала на него; но граф был само спокойствие и доброжелательность.
Порой, глядя на склонившееся над фолиантом или пергаментом лицо мужа, озаренное светом шандала, Эдель спрашивала себя, как в этом человеке уживаются такие противоположности: ум - и безграничная жестокость; выдержка - и вспышки неконтролируемого бешенства.
Пока - за исключением той ночи в шатре, когда он пришел к ней пьяный, - он не проявлял темных сторон своей натуры. И она ежедневно возносила за это хвалу Господу.
Лайонел же пугал ее все больше. Он ежедневно умудрялся встретиться с ней наедине и постоянно расспрашивал, была ли она близка с мужем. Ей надоела ложь, хотелось прямо ответить ему, что да, но она боялась его столкновения с графом и отвечала по-прежнему, что де Турнель еще не овладел ею.
Эдель чувствовала себя между этими двумя мужчинами как между молотом и наковальней. И не было выхода из этого опасного положения...
В один прекрасный день она с изумлением обнаружила Дика, играющего с Хью и другими детьми; этот момент стал для нее одним из самых счастливых в жизни. Ребята, наконец-то, приняли ее сына в свою компанию!..
Она понимала, что это полностью заслуга мужа. Она бросилась искать его, чтоб поблагодарить... И обнаружила, обнаженного по пояс, в комнате, отведенной Мириам, - вместе с любовницей. Он лежал на постели лицом вниз, Мириам стояла над ним, - правда, полностью одетая, но для Эдель эта сцена и так была слишком понятна. Она резко развернулась и устремилась прочь.
Какое-то глухое, темное чувство клокотало в ней. К ней он приходит на несколько минут, ложится на нее, даже не раздеваясь... А с любовницей - раскидывается на кровати полуголый, и бог весть что вытворяет с этой девкой.
Тем не менее, она попыталась задавить свое раздражение в корне. Счастье сына для нее - главное в жизни. А граф так много сделал для Дика, хотя, возможно, сам не понимая этого...
«Я должна быть с ним ласковей. Внимательней. Он любит зайчатину. Сегодня сама сделаю вкусный соус и приготовлю ему любимое блюдо. И вино прикажу подать самое лучшее».
Когда открылась дверь, и муж вошел, Эдель села на постели.
- Милорд?
Уже это движение и одно-единственное слово так отличались от того, что происходило в этой комнате на протяжении стольких дней, что он остановился в дверях и, сдвинув брови и скрестив на груди руки, посмотрел на Эдель:
- Да, миледи.
- Я хочу с вами поговорить. - И, прежде чем он, наверняка, отрезал бы: «Нам не о чем говорить», она быстро добавила: - О Дике.
Она была права, его лицо слегка смягчилось.
- Я слушаю вас.
- Дик... Он сегодня играл с мальчиками во дворе.
- Я видел.
«Значит, он тоже наблюдает за Диком!»
- Это благодаря вам. Вы сделали его смелее, увереннее в себе. И дети, наверное, это тоже почувствовали. Раньше они смеялись над тем, что он не такой, как они, били его и дразнили. Теперь они поняли, что, несмотря на немоту, он может быть им хорошим товарищем. Я... так вам обязана. Вы не представляете, как для меня важно счастье сына.
- Он и мой сын. И для меня, как отца, счастье Дика тоже небезразлично.
Его слова, сказанные неожиданно теплым, задушевным голосом, были для Эдель как бальзам на душу. О, если б это было правдой!..
- А каким был ваш отец? - вдруг осмелилась спросить она. Он подошел к постели и сел на край. Лицо его стало задумчивым и грустным.
- Я его почти не помню. Он погиб в Крестовом походе.
- А... ваша мать? Братья, сестры?
На этом вопросе лицо графа окаменело.
- Моя мать и две сестры давно мертвы, - коротко ответил он.
«Мертвы! Как он это произнес... Видимо, случилось что-то страшное», - подумала Эдель.
- Значит, вы рано осиротели, - решилась все же продолжить разговор она.
- Да. Меня воспитывал герцог де Буажи. Отец нынешнего герцога.
«Все интереснее и интереснее!»
- Значит, вы и Филипп де Буажи знаете друг друга с детства?
- Да. Когда-то мы были друзьями.
Ей видно было, что беседа все больше тяготит его, и, хотя ей очень хотелось спросить, из-за чего вышла ссора между мужем и герцогом, она не рискнула заговорить об этом.
Он сидел, сцепив пальцы в замок, слегка ссутулившись и опустив голову. Поза его выражала скрытую скорбь - и, пожалуй, сдерживаемую злость. Волосы его сильно отросли, и сейчас одна прядь упала на глаза. Эдель вдруг почувствовала желание отвести ее рукой и, прежде чем подумала, как граф воспримет этот жест, потянулась к нему и дотронулась до этой пряди.
Он тотчас выпрямился и кинул на нее изумленный взгляд. Лицо Эдель оказалось совсем рядом с его лицом. Его карие глаза смотрели прямо в ее. И вдруг он поднял руки, обхватил ладонями ее лицо, привлек к себе и поцеловал в губы.
Эдель ахнула от неожиданности, - и его поцелуй стал глубоким и требовательным, язык вторгся между створками нежных губ, исследуя рот, играя, лаская ее язык.
Какое странное ощущение родилось от этого вторжения! Эдель закрыла глаза, отдавшись ему. Она задрожала всем телом, ощущая потребность как-то ответить мужу. Ее руки легли ему на плечи и с удовольствием почувствовали их стальную, налитую мощь. Ее язык сначала робко, а потом все более уверенно начал отвечать на ласки его языка.
Он вдруг глухо застонал, - и она поняла, что это не стон боли, а стон желания. Этот звук свидетельствовал также о ее власти над ним, и это было так неожиданно и так приятно.
Его зубы теперь нежно покусывали мочку ее уха. Почему, даже с закрытыми глазами, она чувствует, как кружится голова? И где-то внутри, в животе, разгорается медленный огонь...
Его руки сжали через тонкую ткань рубашки ее грудь... И тут Эдель вскрикнула и отшатнулась. Она вспомнила те руки, грубые, чужие, нетерпеливо шарившие по ее телу.
Граф смотрел на нее, тяжело дыша, но снова нахмурившись.
- В чем дело, миледи?
- Н-ни в чем, - пробормотала она.
Его рот оскалился в злой усмешке:
- Бывшего мужа вспомнили? Он, наверное, был куда искуснее в ласках?
- Милорд, я...
Но он не стал слушать. Чертыхнувшись, он повалил ее на кровать, задрал рубашку и одним точным яростным движением овладел ею. Когда же он закончил, то встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
...Она бежит через лес. Спотыкается о корни, падает, - и снова бежит. Туда, на поляну, к Родерику, к своему единственному, к возлюбленному. Он, он один сумеет понять, защитить, утешить...