Но на поляне царит странная тишина. Только чьи-то рыдания, глухие, сдавленные. Она видит Лайонела, - он стоит в густой траве на коленях. В руке его кинжал, он откинул голову и прижал лезвие к горлу.
- Господи, прости мне этот грех, - повторяет он сквозь рыдания.
Она окликает его по имени, бросается к нему... И замирает, увидев тело у его ног. Родерик! Нет!!
Потом, много позже, они сидят с Лайонелом, обнявшись и прижавшись друг к другу. Их словно двое осталось в этом жестоком мире, и только друг в друге они видят спасение. Дрожа, срывающимся голосом, Лайонел рассказывает о произошедшем. О внезапном нападении норманнов, о том, как жестоко они расправились со всеми. Как пытался он, Лайонел, защитить раненого Родерика...
- Я, хоть и был тоже ранен в плечо, выстрелил и попал в голову этому рыцарю-ворону, - говорит он. - Но боль была слишком сильной, и я потерял сознание. А, когда очнулся... - Он всхлипнул и закрыл лицо руками. - Мой брат уже был мертв. Предательский удар в спину... Эдель, я не могу, не могу жить после этого!
Она гладит его по голове, утешает. Он сделал все, что мог. Если Родерик погиб, - значит, такова воля господня.
- А ты... - вдруг говорит он, глядя на нее. - У тебя платье разорвано спереди, и на ногах кровь. Что произошло с тобой?
Она лепечет что-то, но ему уже все понятно. Однако он не отстраняется, лишь крепче прижимает ее к себе.
- Мы оба пострадали от этого ворона... Но мы найдем его и отомстим!
- Да! Да! Страшно отомстим! - вторит ему она.
- Что же делать? Что делать? - повторяет он, глядя на тело Родерика, в безмерном отчаянии и ужасе.
Ей хочется быть слабой, - но он слабее ее, и ей приходится принимать решения. Она собирается с духом.
- Найди и поймай лошадь. А лучше двух. Мы должны отвезти Родерика его отцу. А я пока осмотрю тела. Быть может, кто-то остался в живых.
- Но, Эдель... Как я смогу показаться на глаза барону Карлайлу, после того, как не смог спасти брата??
- Лайонел, ты сражался до последнего, ты защищал Родерика как мог, и тебе не в чем винить себя. Барон все поймет и простит тебя.
- А ты? что будет с тобой?
Челюсти ее дрожат, она с трудом сцепляет зубы. Но решение уже найдено и принято, - каким бы страшным и греховным оно ни было.
- Найди лошадей, - повторяет она. - По дороге в Карлайл я расскажу тебе, что придумала.
11. Между молотом и наковальней
Эдель проснулась, но вставать ей не хотелось. Она рассеянно поглаживала рукой беличьи хвостики, пришитые к краям одеяла, и думала - сначала над тем, зачем уехал несколько дней назад в Лондон Лайонел; затем - с радостью и гордостью - над тем, что Дик все больше ладит с детьми, и даже стал у них кем-то вроде вожака... И, наконец, над тем, что случилось вчера между нею и графом.
Как странно - де Турнель был ее мужем по-настоящему уже много дней, но все это время она все еще где-то в глубине души считала, что остается верной Родерику. До вчерашнего вечера, до того поцелуя...
Этот поцелуй оборвал последние нити, связывавшие ее с первым возлюбленным. Он открыл для нее какую-то новую, незнакомую Эдель; и нельзя сказать, - и да простит ее, если это грех, Всевышний, - что это открытие вызвало неудовольствие.
А еще, оказывается, она имеет власть над де Турнелем. Над этим волевым, суровым, гордым норманном. Он не так равнодушен к ней, как пытается казаться. Удивительно... и так необычно.
Она поднесла руку к губам, вспоминая все подробности того поцелуя. Его язык у нее во рту... Кто бы мог подумать, что это окажется так приятно.
Неожиданно за дверью послышались поспешные шаги, и в спальню влетела Сара, - совсем непохожая на себя, раскрасневшаяся, со сверкающими глазами.
- Миледи!
- Что случилось?
- Ох, миледи!.. - Сара вдруг начала плакать. Даже не плакать - рыдать. Эдель вскочила и подбежала к ней.
- Сара! Ради бога!.. Что случилось?
Но старая экономка не отвечала. Она уткнулась головой в плечо госпожи, пытаясь что-то произнести, - однако рыдания не давали ей вымолвить ни слова.
Эдель не на шутку испугалась. Что с Сарой?!
И тут раздался детский голосок, заставивший ее вздрогнуть всем телом.
- Мама!
Нет, конечно, ей просто послышалось. Или это какой-то чужой ребенок, случайно поднявшийся в башню и зашедший в эту комнату. Он потерялся и зовет свою маму...
Она медленно повернулась на голос, - и ноги ее едва не подкосились. В дверях стоял ее сын.
- Мама, - повторил он.
- Боже всемогущий! Дик!!
Она бросилась к сыну и прижала его к себе; слезы так и брызнули из глаз. Ее сын заговорил! Хвала Всевышнему, заговорил!..
Она уже не надеялась на это. Не чаяла когда-нибудь услышать его голос, хотя в глубине души самым огромным ее желанием было услышать именно это слово - «мама». Такое простое, выговариваемое так легко всеми детьми... Но для Эдель это было нечто волшебное, чего на свете не существует; это было как взлететь под облака, как увидеть в полной темноте, как ожить после смерти...
Она рыдала навзрыд вместе с Сарой; слезы ее капали на лицо Дика, на его темные кудри. Он стоял смирно, будто чувствуя, что не нужно сейчас вырываться, что эти материнские слезы не горькие, а сладкие, и несут в себе не печаль, а радость...
Чуть позже Эдель бежала по ступеням вниз, во двор, разыскивая мужа. Она нашла его на конюшне; он сам седлал своего вороного, видимо, собираясь выехать.
Как ни были легки шаги Эдель, он услышал их и обернулся. Лицо его было сосредоточено и, как обычно, сурово. Но это не остановило Эдель. Она не раздумывая бросилась к нему, повторяя с восторгом:
- Дик заговорил, Дик заговорил!
- Правда, миледи? Я очень рад.
Знай Эдель его чуть меньше, она бы решила, что ему все равно. Но она заметила, что лицо его немного смягчилось, в обычно холодном голосе проскользнули теплые нотки. Он был рад, в этом не было сомнений!
Ее душа вдруг потянулась к этому мужчине. И, прежде чем сама осознала, что делает, в каком-то безотчетном порыве, она обвила его шею руками, пригнула к себе его голову и поцеловала в губы.
Она не ожидала отклика, тем более такого быстрого; но он ответил, причем стремительно перехватил инициативу Эдель, и она с радостью ощутила, что поцелуй становится таким же чудесным и захватывающим, каким был предыдущей ночью. Он крепко прижал ее к себе, его руки потянули ворот ее платья, губы сместились на шею. О, как же это было приятно - его горячее дыхание на нежной коже, прикосновения губ... Она будто начала воспламеняться; воздуха в груди не хватало, он казался Эдель раскаленным.
Ей вдруг захотелось большего, - захотелось, чтоб и грудь была обнажена, чтоб муж касался и целовал и ее. Соски даже заныли от этого желания, они просили ласки, как и все ее пылающее тело. «Боже, прости мне, если это грех, но я так хочу этого!»
Но он вдруг резко отстранился. Он отпустил Эдель, и она бессильно прислонилась к столбу, поддерживавшему крышу конюшни, - ноги не держали ее.
- Миледи, мне нужно ехать, - сказал граф. - Если мы будем продолжать, то я уже не смогу остановиться.
- И не надо!
Разве это произнесла она, Эдель? Нет, какая-то другая женщина. Эдель никогда не смогла бы вымолвить такое. И какая-то другая, бесстыдная и порочная незнакомка, шагнула к де Турнелю, прижалась к нему, взяла за руку и потянула в глубину конюшни, в пустое стойло с рассыпанным по полу сеном.
Он, не сопротивляясь, последовал за ней... И вот они уже лежали на сене, и граф ласкал ее груди, которые она сама подставляла ему, целовал их и нежно покусывал розовые ягодки сосков; а его руки пробрались под юбки жены, и искусные пальцы вытворяли что-то такое невозможное с самыми укромными уголками тела Эдель, что она то вскрикивала, то стонала, то умоляла не прекращать эту сладкую пытку... А вскоре она забилась под ним, и он губами ловил крики блаженства, вырывавшиеся из ее широко открытого рта...