На него кто-то налетел. Он пригляделся – на японце были доспехи и два самурайских меча в белых ножнах. Однако в отличие от самурая он не разразился ругательствами, а виновато улыбнулся.
– Я споткнулся из-за грязи, Уилл Адамс.
– Я тоже споткнулся, – успокоил его Уилл. – Удачи тебе сегодня.
– Удачи всем нашим друзьям. Я искал тебя вчера вечером, но кругом было слишком много народу. Теперь времени больше не остаётся. Принцесса Едогими велела передать тебе это.
Не успел Уилл полностью осознать происходящее, как половинка глиняного кольца очутилась в его руке. Сравнивать её с имевшейся второй половинкой не имело смысла. А он предполагал, что следующие вызовы снова приведут его к ней в спальню!
– Я должен уйти, пока это возможно, – сказал самурай. – Но мне нужно узнать одно: кто из Западных даймио присылал гонца к Иеясу?
Самая прекрасная женщина в Японии. А рядом с ней – Пинто Магдалина со всем тем, что она могла дать. Против кого? Стареющего распутника, зарящегося на трон? А его мечты? Вот в чём вопрос. Мечты об усладах плоти – это на ночь, но мечты о своей стране – это навсегда.
– Я служу Токугаве, – сказал он. – Отныне и вовеки. Японец бросил быстрый взгляд влево-вправо и положил руку на эфес меча.
– Попробуй вытащить его, и я удушу тебя раньше, чем ты обнажишь свой клинок до половины – сказал Уилл. – Мне ни к чему драться по японским правилам. Воин заколебался, глядя на внушительную, дышащую силой фигуру Уилла, потом отпустил рукоять. Он облизнул пересохшие губы.
– Я не буду тебе мешать, – добавил Уилл. – Исчезни из лагеря так же, как и пробрался сюда. Но я не предам господина Иеясу. – Он заколебался. – Подожди. Передай принцессе… Скажи, что я чту её и мою память о ней и буду делать это всегда. Скажи, что я не хочу причинять ей зло, как и принц Иеясу. Скажи, что я молю простить меня за это, но принц Иеясу вернул мне жизнь и вернул мне цель в жизни. И ещё скажи, что он лучше подходит для управления этой страной. Вот мои причины, и надеюсь, что она поймёт меня. Несколько секунд самурай не спускал с него глаз.
– Прекрасные слова, – сказал он наконец. – В Японии, Уилл Адамс, мы приберегаем прекрасные слова и прекрасные мысли для поэтических состязаний, чтобы произнести их перед микадо. Но это игра. В жизни же значение имеют поступки, а не слова. Ты можешь отказаться драться по нашим правилам, но можешь быть уверен – умрёшь ты как японец.
Он отступил на шаг и исчез за углом дома. Что это у него на шее – дождь? Или испарина? Утро, столь холодное минуту назад, стало вдруг очень тёплым.
Он очутился перед дверью дома Иеясу. Часовые скрестили копья, но Косукэ но-Сукэ, в полной амуниции, как всегда, словно ждал за дверями.
– Входи, Уилл Адамс, – сказал он. – Мой господин Иеясу ожидает тебя. Ты уже искупался?
– Что?
– У нас традиция – купаться перед боем, – пояснил Сукэ. – Впрочем, теперь уже поздно. Но мой господин только что закончил купанье и сейчас одевается. Он примет тебя через несколько секунд.
Внутренняя дверь отворилась, и Уилл упал на колени, потом коснулся лбом пола.
– Поднимись, Уилл Адамс. – Иеясу был уже почти полностью облачён в доспехи, помогал ему вчерашний юноша. Второй мальчик поспешно завязывал тесёмки нагрудного панциря, поправлял пояс, пристраивал на место металлические поножи.
– Ты будешь замечательной мишенью из-за своего роста и отсутствия доспехов.
Сказать ему? Но враг не узнал ничего, и планы Токугавы были столь же неуязвимы сегодня, как и вчера. Он не ищет комплиментов, которые могли бы посеять семена подозрения.
– Может быть, ваши люди будут смотреть на меня как на флаг, господин Иеясу.
– Флаг? Это хорошо. Даже больше того. Ты ведь штурман, не так ли? Ты приведёшь нас к победе. Это прекрасно. Я все раздумывал, какое имя тебе дать. «Уилл Адамс» звучит слишком чуждо для наших ушей. А ты ведь теперь один из нас. Я назову тебя Андзин Сама – Главный штурман, и с этого дня тебя будут знать под этим именем. А теперь, Сама, моё первое приказание: поезжай вперёд к линии фронта, и выбери место для своих орудий. Моя армия уже выдвигается.
– Да, мой господин. Надеюсь, что дождь вскоре кончится. – Он кончится, Андзин Сама. В это время года дождь заканчивается довольно быстро. Теперь иди, а потом вернёшься и доложишь мне. Вскоре мы все уже будем на марше.
Один из мальчиков встал на колени со шлемом в руках. Полководец был уже полностью облачён в броню.
– Шлем не нужен, – сказал Иеясу. – Принеси мне вон тот белый платок.
Мальчик повиновался.
– Обвяжи им мою голову. Мальчик повиновался.
– Без шлема, мой господин? – спросил Сукэ. – Вот уж действительно напрасно.
– Все шлемы очень похожи, – ответил Иеясу. – Но по этому платку мои воины узнают меня. Белый – это цвет Токугава. Пусть они следуют за головой в белом.
Дорога была забита шагающими впереди солдатами. Ноги их расплёскивали лужи и месили грязь. Уилл обнаружил, что проще ехать не по мощёной дороге, а напрямик через поля. Вскоре он очутился посреди огромной массы людей и животных, окружённый приглушённым гулом. Было уже почти пять часов, и чернота ночи выцветала, превращаясь в белый утренний туман. По левую руку Уилл увидел отлого поднимающуюся возвышенность, поросшую редкой травой. Почва там становилась каменистой, постепенно превращаясь в монолитную скалу. Дальний её край терялся в тумане.
Справа, за дорогой, запруженной продвигающейся вперёд армией, даже сквозь туман виднелось огромное зарево. Огни были зажжены патрулями Западных, чтобы служить маяками своей отступающей армии. Как и предсказал Иеясу, она отходила всю ночь – несмотря на успех накануне днём. Сейчас они, наверное, заняли подготовленные позиции и поджидают неприятеля; однако всю эту ночь они провели без сна.
Так как, был он уверен в победе? Шансы на неё были довольно велики. Но жизнь его зависела от окончательного выбора человека с труднопроизносимым именем Кобаякава, которого он и в глаза-то никогда не видел. Рукоять короткого меча неприятно давила на живот, когда он ехал верхом, размышляя над этим. Прошлой ночью он вытащил этот меч из ножен и попробовал лезвие – оно было как бритва. Представить, что оно сделает с его животом… Это если он наберётся храбрости использовать его по назначению.
Значит, он боится смерти? Как странно – он чувствовал вообще ничего, знал только, что о завтрашнем дне думать сегодня смысла нет – до тех пор, пока сегодняшний день не закончился. А закончился он не скоро…
Теперь холмы нависали над ним со всех сторон. Он развернул коня и поехал обратно, вскоре снова оказавшись в гуще войска. Солдаты молча приостановились, пропуская его. Солнце уже встало, но туман по-прежнему не позволял видеть дальше сотни ярдов. Они только видели его белые ножны. Чтобы как-то отличить своих, каждый отряд нёс белое знамя, понуро обвисшее под дождём.
Из-за сплошного потока идущих воинов его продвижение вперёд замедлилось до черепашьего шага. Пока что он не увидел ничего такого, что убедило бы его в возможности вообще применить орудия. Дорога превратилась в сплошное болото, и высохнет она не скоро, а земля по обочинам была слишком мягкой. И в довершение этого кошмара для любого артиллериста впереди показались дома, раскинувшиеся вдоль дороги и уходившие в туман, сползавший с холмов. Секигахара. Название, которое он запомнил надолго.
Люди заполнили до отказа узкую улицу. Раздавалось бренчание доспехов, ноги хлюпали в грязи. Людей здесь было даже больше, чем на дороге, – все рвались вперёд, перекликались друг с другом, их начальники на лошадях казались каменными глыбами, выкрикивающими приказы и снова пропадающими. Уилл пришпорил коня, загоняя его в толпу, и сразу с нескольких сторон раздались недовольные крики. Но у кричавших уже не было белых ножен. И на знамени, свисавшем с древка в нескольких футах от него, не было золотого веера. Армия Западных. Его сердце рванулось из груди, и он снова резко дёрнул поводья, разворачивая коня. Кто-то громко закричал почти у самого стремени. Белые ножны. Но всё же недостаточно близко. Двое протянули руки к поводьям, ещё один схватился за меч. Уилл отчаянно рванул собственный клинок из ножен, вонзил шпоры в бока лошади, рубанул направо, налево и обнаружил, что тоже орёт от ярости нечто нечленораздельное. Или это был страх?