Всё тот же немигающий взгляд.
– Я сделаю всё, что вы пожелаете, мой господин. Но зубы… Боюсь, что я не смогу вычистить их добела.
– И всё-таки сделай всё, что сможешь. Давай же, Сикибу, я прошу тебя.
– Да, мой господин. – Она нагнулась над сосудом с водой. Она стояла на коленях спиной к нему, её тело – частица жизни в огромной пустой комнате. Его. Эта мысль приходила снова и снова. Его. Абсолютно. Понимание этого скользнуло из разума куда-то в утробу и вернулось, вытащив с собой те тайные греховные мечтания, которые всегда прятались там, в глубине. Его.
Он положил ладони ей на бёдра, потом двинул их вперёд и вверх. Под шёлком были маленькие, заполняющие руку, остроконечные бугорки плоти. Под шёлком.
Его пальцы распустили её пояс, раздвинули кимоно. Она по-прежнему плескала водой себе в лицо. Она дрожала? От холодной воды или от того, что его пальцы скользнули внутрь – коснулись твёрдого живота, перешли на бёдра, спустились, двинулись внутрь, в джунгли и врата, в темницу и рай.
– Моё лицо чисто, мой господин, – шепнула она. – И влажно.
Его руки двинулись назад, за спину, увлекая за собой кимоно. Он отодвинулся, забрав кимоно. Она поднялась на ноги, по-прежнему стоя спиной, сошла с возвышения к полке с полотенцами, тщательно вытерлась и, поколебавшись, обернулась к нему. Она вдохнула, приподняв грудь и втянув живот, – наверное, намеренно. Распущенные волосы струились по её плечам, под их прядями прятались твёрдые соски. А ниже таинственной тенистой рощицы – изящные ножки, не длинные и несильные, но очаровательно девичьи. Красоты Едогими здесь, конечно, нет, нет захватывающий дух женственности Магдалины. Но была здесь бесконечная нежность, мягкость, каких он никогда не знал. И эта девочка была его женой.
– Иди сюда, – сказал он. Она опустилась рядом. И посмотрела через его плечо на изображение божества. Потом поклонилась до земли и дважды негромко хлопнула в ладоши.
– Зачем ты это делаешь, Сикибу?
– Чтобы призвать ками этой иконы, мой господин. Чтобы я могла просить его о покровительстве.
– Ты боишься меня, Сикибу?
– Нет, мой господин. Нет, если в моих силах доставить вам удовольствие.
– Ты уже закончила с молитвой?
– Да, мой господин.
– Тогда мне нужен твой язык.
Поколебавшись, она приоткрыла рот и, помедлив, высунула язык – чтобы он мог его поцеловать, пососать, подразнить своим собственным. Теперь она наверняка дрожала, но по-прежнему не двигалась. – В Японии, – сказал он, – мужчины и женщины не целуют друг друга в губы. Почему?
Она молчала, не мигая, смотрела на него.
– Разве это не возбуждает, Сикибу?
– Да, мой господин.
Он вздохнул. Она не будет сопротивляться, даже его мыслям. И тут его охватило отчаяние. Господи, это и есть мужская сила? Или у него в кишках всё-таки прятался дьявол? Ведь она на самом деле прекрасна. В этом нет никаких сомнений. Прекрасный ребёнок, а он как раз в том возрасте, когда пора ценить юность и невинность. И всё же он не мог взять то, что она столь послушно намеревалась отдать, без страха или злобы, без спешки или неохоты.
– У моего господина снова пробудилось желание? – спросила она. Она ничего не понимала – он выбрал её в жёны, проехал почти всю Японию, чтобы взять её, а теперь она видит борьбу чувств в его глазах, наверное, даже чувствует гнев, излучаемый его телом.
– Нет, – сказал он. – Не сейчас. Ляг, Сикибу. На спину. Разбросай руки и ноги так широко, как сможешь.
Она повиновалась без единого вопроса. И перед ним оказалось то, чего он всегда так хотел. Сдавшаяся женственность. Сдавшееся девичество. Девушка, стремящаяся превратиться в женщину, у его ног, его. Он может делать с ней всё, что захочет.
Смотрит на него тревожным, внимательным взглядом, хочет только предвосхитить его желания. Доставить удовольствие.
Боже милостивый, думал он, что со мной происходит? Почему я взмок? Почему я вновь погружаюсь в мечты? Почему мне хочется ударить её, пнуть её ногой, царапать, кусать её? Неужели не бывает любви без рабства? Где же тогда нежные слова любви, ласки, легчайшие прикосновения, – если всё это правда? Неужели оболочка религии, религиозный барьер необходимы для защиты здоровья и силы?
Он опустился на колени меж её ног, чтобы взять свою невесту.
Глава 4.
Галера ткнулась носом в песок, гребцы вскочили, чтобы вытащить её на берег; подальше от волн. Уилл Адамс тоже навалился плечом на корму, помогая усилиям остальных, а Кейко на носу подавал им команды своим резким высоким голосом. Да, они были отличным экипажем, слаженным. И они верили своему господину, Андзину Миуре. Он командовал ими и работал вместе с ними. Кроме того, в море с ним не сравнится никто.
Жарко. Солнце висело прямо над домом, заставляя воду залива нестерпимо искриться. На другой стороне бухты чётко различались дома и то – настолько ясным был день. А у причала, на якоре, – его корабль «Усилие». Маленький гордый кораблик, конечно, ни в какое сравнение не идёт с тем, что строится сейчас на верфи. Строится этими людьми, а задуман и создан вот этим разумом. Как и все остальные, он был одет только в набедренную повязку, а кимоно, зашагав к дому, он перебросил через плечо. Он устал, но это была приятная усталость, усталость удовлетворения.
– Мой господин – Кимура исполнил коутоу. Он со всей серьёзностью относился к своим обязанностям слуги и оделся в свой лучший наряд, несмотря на жару. – Добро пожаловать в Миуру.
– Поднимись, Кимура. – Уилл похлопал его по плечу, шагая мимо. Японских формальностей он не мог придерживаться сколько-нибудь длительное время. Он направился к дому. Его сердце забилось быстрее? Да. Он с нетерпением ждал возвращения к своей собственности. Всей своей собственности.
Ворота распахнулись, самурай поклонился:
– Добро пожаловать в Миуру, мой господин.
Внутри куча ребятишек – детей Кимуры и Кейко, самураев и крестьян – ожидала его, припав к земле в коутоу. Они видели, как галера пересекала залив. Здесь была и Асока, молодая служанка. Она лежала, обнажённая, поперёк бревна, покоящегося на двух врытых в землю кольях. Хотя кожа её была чиста, лицо её, полускрытое распущенными чёрными волосами, исказилось от прилившей крови и в не меньшей степени – от жалости к самой себе. Она повернула голову в сторону Уилла.
– О Боже, – сказал Уилл. – Кто это сделал? – Девчонку привязали сюда по распоряжению госпожи Сикибу, мой господин, – ответил Кимура. – Но её наказание отложили до вашего возвращения.
– Господи Боже, – повторил Уилл и взбежал по ступенькам. Кимура поспешил за ним:
– В доме гости, мой господин Миура. Из Эдо. Голландцы – Мельхиор Зандвоорот и Якоб Квакернек.
– Якоб? И Мельхиор? Где? – Они так часто обещали приехать! И надо же – приехать в такой момент.
– Они ожидают вас, мой господин Миура, – ответил Кимура. Уилл взошёл по ступенькам на крыльцо, сбросил сандалии, позволив служанке обуть его в домашние тапочки. За её спиной в низком поклоне согнулась Сикибу. Сикибу – прекрасная. Сикибу – послушная. Он ощущал удовольствие, просто глядя на неё, – какое ощущает человек, вытащив из ножен отличный клинок или стоя на мостике прекрасного корабля и зная, что он мгновенно послушается руля, поплывёт туда, куда его направишь, с нужной тебе скоростью, был бы попутный ветер. Как она молода, как хрупка! И в то же время как сильна. Теперь он знал это. Ей приходилось уже демонстрировать ему свою силу.
Но уже не Сикибу – смеющаяся. Смех исчез с замужеством. Теперь она была серьёзна, внимательна. Не только к его капризам, к его страсти касаться её языка своим, иногда опускаться на неё сверху во время занятий любовью, не упуская, правда, случая опробовать более японские и более разумные способы таких занятий. Но и потому, что она была достаточно умна и не могла не понять – их отношения не стали ещё браком. Они оставались любовниками, но слишком часто его мысли находились где-то в другом месте. И тем не менее она уже носила его ребёнка. Пока это не было заметно внешне, ведь её живот под кимоно туго перетягивала, по местному обычаю, полотняная лента. Но она уже знала и была так же заразительно счастлива, как и во всём, что касалось их обоих.