– Мне приказано выступать в качестве свидетеля, мой господин сегун. – Уилл помедлил. Просить милости у этого человека, когда сам Иеясу отказал ему? Но жить потом самому… – Мой господин, я хорошо понимаю вашу ненависть к Тоетоми. Но не все находящиеся там той же крови, что и Хидеери.
Голова Хидетады чуть повернулась – жест, очень напоминающий его отца.
– Можешь вывести, кого захочешь, Андзин Миура. Выбор за нами. Что же касается полукровки, то я лично ничего не имею против неё. Мы не сомневаемся, что сейчас ты сделаешь все как надо, ведь ты и сам жестоко пострадал от них. Мы будем ждать здесь. Полчаса. Потом мы взорвём дверь.
Дзекоин уже шла через двор – голова низко опущена, шаги медленны, кимоно развевается в слабом утреннем ветерке. Это был холодный ветерок. Ветер на рассвете всегда холоден. Сколько раз он морозил его лицо на капитанском мостике! Сколько раз ещё это повторится? Но не для Дзекоин.
– Кто там? – спросили из-за двери.
– Принцесса Дзекоин.
– Вы виделись с принцем?
– Я пришла от него.
Дверь распахнулась, и Уилл шагнул следом за принцессой. Несколько мгновений он ничего вокруг не видел – так темно было внутри, так затянуто все дымом. По стенам горело с полдюжины факелов, виднелось несколько пирамид с копьями и мечами и одна или две с аркебузами. И больше ничего. Опустевший арсенал Тоетоми. Всё остальное израсходовано в битве.
Но не совсем все. Когда глаза постепенно привыкли к полумраку, он разглядел кучи сухой соломы и змеящиеся к ним по полу дорожки пороха. Тоетоми приготовились к своему последнему акту неповиновения.
Но как мало осталось их от тех тысяч, которые маршировали за знаменем с изображением золотой тыквы! Оно Харунага, стоящий в сторонке, по-прежнему в доспехах, руки сложены на груди. Исида Норихаза, злобно разглядывающий Уилла, сидя на полу рядом с принцем Хидеери. Сам Хидеери, очевидно, уснувший, лежащий на боку спиной к двери под накинутым одеялом, его латы валялись рядом. Было здесь ещё с полдюжины других самураев и примерно два десятка женщин, сгрудившихся в дальнем углу. Была здесь и Пинто Магдалина – она сидела, прислонившись спиной к стене напротив выхода, на её коленях покоилась голова Филиппа. Значит, она всё-таки признала его своим сыном – сейчас, на пороге гибели? Или она была просто женщиной, успокаивающей испуганного ребёнка?
– Что передал для меня принц? – Принцесса Едогими вышла из кучки женщин и сделала несколько шагов вперёд, чтобы получше разглядеть сестру. Она смыла белила, и её прекрасное лицо было спокойно и безмятежно, как и всегда. Но под чудесными чёрными глазами виднелись следы слёз, а расшитое шёлковое кимоно превратилось в грязную тряпку.
– Он предлагает вам выйти наружу и предстать перед правосудием Токугавы либо оставаться здесь – как вам захочется. Ему всё равно. Но сегун дал нам на размышление полчаса.
Едогими повернулась к Уиллу.
– А ты?! – воскликнула она. – Ты ведь должен был умереть! Какой злой дух защищает тебя, Андзин Миура, оставляя целым и невредимым, чтобы ты преследовал меня до самой смерти? Что здесь делаешь ты?
– Я сопровождаю принцессу Дзекоин, моя госпожа Едогими, – отозвался Уилл. Я выступаю свидетелем от имени Токугавы.
– Так почему бы мне хотя бы сейчас не получить твою голову? – прошептала она.
– Потому что тогда даже сеппуку не спасёт ваше тело от поругания, – ответила Дзекоин.
Едогими несколько мгновений не сводила разъярённого взгляда с Уилла.
– Что ж, значит, в конце концов, – проговорила она, – я всё-таки привязана к псу. Иеясу всегда добивался своего. Скажи мне, Андзин Миура, какое преступление я совершила, кроме стремления к власти – даже не для себя, а для моего сына? За какое преступление я должна так страдать?
Как он должен ненавидеть эту женщину. Как он должен ненавидеть её хотя бы уже в ответ на ненависть, которую она питала к нему. И всё же в этот момент в его душе была только жалость. Но не только жалость пробуждалась в нём, когда он смотрел на это вздымающееся кимоно, на бесконечную красоту её глаз.
– Нет никакого преступления, моя госпожа Едогими, – ответил он. – Вам нужно только довериться справедливости принца, и вы познаете его великодушие. Сейчас им движет гнев, потому что вчера погибло столько его лучших людей, потому что решение вашего спора столь затянулось. Но гнев его пройдёт.
– Я – Асаи Едогими, – произнесла она, отворачиваясь. – Принц проснулся?
Хидеери поднялся на колени, стряхивая остатки сна.
– Я не сплю, моя госпожа мать.
– Ты слышал о милости Токугавы?
– Я не ищу милости у Токугавы, моя госпожа мать.