— Милая, — прошептал юноша на ушко возлюбленной.
— Да, единственный мой, — жарким шепотом откликнулась та.
— У нас есть выход.
— Какой?
— Последовать совету моей матушки…
С этими словами юный Зигфрид вынул из ножен небольшой остро заточенный стилет флорентийской работы и перерезал девушке сонную артерию, предварительно отвернув ей голову, чтобы не запачкаться в крови. Но в последние мгновения жизни он запечатлел на ее устах светлый и чистый поцелуй.
Затем он закрыл и тщательно запер дверь камеры, ключ же выбросил в колодец. Камера навеки сохранит тайну его первой любви и первого убийства. Если же кто-либо и пожелает войти сюда через месяц, полгода или год, то натолкнется всего лишь на еще один тщательно обглоданный скелет, каких полным-полно в каждой камере.
За железной дверью камеры крысы уже с удовольствием принялись за работу.
Москва, Кремль, 199… год
Несмотря на всеобщее официальное ликование, в столице чувствовалась тревога. Танки уже ушли с перекрестков, но бээмпэшки еще кое-где виднелись. Некоторые старики подходили подискутировать с солдатами по поводу всего происходящего, но те отмалчивались и крепче прижимали к груди автоматы. Проезжая по городу в правительственном лимузине, профессор Кивилиани не мог не отметить разительного контраста между нищей унылой грязью окраин и сияющим великолепием центра. Профессор, без сомнения, был замечательным ученым. Наука, которой он. посвятил свою жизнь, была всеобъемлюща. Это была наука над науками, наука о власти, говоря точнее, о власти денег над обществом, а именно: политэкономия. Превосходное, свободное от догм изучение и развитие этой науки принесло ему уважение власть имущих, чины и титулы.
Начало его преуспевания было заложено задолго до наших дней несколькими тщательно засекреченными работами, в которых молодой Луарсаб Кивилиани как дважды два доказывал необходимость введения в стране крепостного права не только в селах, но и в городах. Переселение народа из квартир в казармы и организация массовой стерилизации населения должны были предотвратить перенаселение и остановить инфляцию. Следующий за этим этап — ликвидация денег — должен был не только сэкономить стране сотню-другую триллионов долларов, но и вплотную подвести ее к построению коммунизма. Приход к власти Горбачева не дал свершиться этим великим планам. Но профессор Кивилиани с завидной изворотливостью моментально нырнул влево, и ГКЧП застал его уже в стане демократов. Впрочем, профессору было все равно, кому служить: наука о власти всегда была нужна власть имущим.
Когда лимузин прибыл на место назначения, совещание длилось уже третий час, и конца ему не было видно
— …дцати триллионов долларов! — услышал он, войдя, последние слова президента. — Да, признаю, мы купили эту свободу. И за оч-чень высокую цену. Теперь нам надо как-то возвращать долги!
И президент исподлобья взглянул на вошедшего.
— Профессор экономики Луарсаб Кивилиани, — представил его бывший однокашник, а теперь соратник и советник президента Мойша Зильберман. — У профессора есть несколько интересных предложений по поводу новых вливаний в экономику страны.
— Я ценю усилия нашей экономической науки, — прогундосил президент. — Но к нашей стране нельзя подходить со стандартными, общемировыми мерками. У нас уникальный исторический опыт, во многом мы идет непроторенным путем. Что вы в общих чертах предлагаете, профессор? Только покороче, покороче.
— В нашей стране существует организация с оборотом примерно пятьдесят триллионов долларов в год. Прибыльность этой организации по отдельным направлениям достигает одной тысячи процентов годовых. В данный момент ею управляют частные лица. Доходы от национализации этого предприятия позволят нам в кратчайшие сроки выплатить национальный долг страны и влить новые капиталы в экономику страны
— Что за чушь! — побагровел президент — Ни у Газпрома, ни у РАО ЕЭС нет таких доходов. Что это за организация такая? И мы ее не знаем?
— Знаете, — сказал профессор. — Это — мафия.
По комнате прокатился смешок.
— Вы не первый предлагаете разделаться с мафией. Каждый министр внутренних дел, вступая на пост, клянется разделаться с ней.
— Но я же не предлагаю разделаться с ней. Я предлагаю лишь национализировать ее. То есть взять ее под государственный контроль.
— Вы что же, предлагаете, чтобы мы торговали наркотиками, заведовали убийствами и грабежами, сами ввозили в страну контрабанду, безумец вы эдакий?
— Хотим мы этого или не хотим, а рэкет, контрабанда и наркомания все равно существуют. Разве я не прав? Мы можем ловить отдельных наркокурьеров, но наркотики все равно захлестнули страну, не так ли? Мы можем возмущаться или негодовать, но преступность в нашей стране процветает. Это — самый прибыльный бизнес в мире. И, как каждый бизнес, он должен платить налоги.
— Налоги… — пробормотал президент.
— Самые обычные налоги, — подтвердил профессор Кивилиани. — И на прибыль, и подоходный, и автодорожный…
— Заставьте Мишку Косого балансы сдавать, — хохотнул шеф службы госбезопасности.
— Или Дато Чичварию заполнять налоговую декларацию! — подхватил министр внутренних дел.
— Вы — сумасшедший, профессор, — констатировал президент. — Вернее, нет, вы не сумасшедший, вы — преступник. Вам место в Бутырке.
— Ничего, ради вашего удовлетворения я готов посидеть три месяца, — согласился профессор. — Вы можете просидеть и дольше.
— Нет, я даю вашему правительству жизни еще три месяца. На четвертый месяц произойдет обвал экономики, и к власти придут другие люди. И эти люди будут работать на Косого и на Чичварию.
Президент искоса посмотрел на Зильбермана.
— Я бы не был столь категоричным в оценках, — заявил Мойша. — В конце концов мы разрабатываем концепцию вывода страны из кризиса…
— Сколько? — спросил президент. — Я спрашиваю, сколько времени у нас осталось, по твоим оценкам: — Ну, месяца четыре… может быть, пять…
Президент перевёл глаза на профессора Кивилиани.
— Наша основная трудность заключается в том, что все всё предлагают, а никто ничего не делает. Вы видите человека, который смог бы возглавить эту работу?
Профессор помолчал, помедлил и заявил: — Да. Это прозвучит несколько самонадеянно… да и несколько самоубийственно… Но этот человек — я.
Палестина. Долина Бекаа. 1141 год
Зигфрид очнулся в мрачном сыром подземелье. Он был связан по рукам и ногам. Осознав свое положение, он мучительно застонал. Ночной штурм городка окончился безрезультатно. Сарацины оказались готовыми к нему. Более того, когда первые штурмующие воины поднялись на стены, их встретили жуткие оборотни с оскаленными мордами вместо лиц и мохнатыми лапами. Они пустились преследовать рыцарское войско, и всю ночь продолжался жуткий и кровавый бой с нечистью. Но Зигфрид, получив удар по затылку, остался лежать на крепостной стене и оказался в плену.
Загремели засовы, заскрипела и отворилась тяжелая дверь: за пленником пришли двое воинов с копьями. Он думал, что его поведут наверх, к свету, но его заставили спускаться вниз, в еще более глубокое подземелье.
Застенок был полон народу. Отсветы адского пламени играли на сводчатом потолке. То была наглядная иллюстрация к сценам из адских мучений, о которых им, ребятишкам, на занятиях так красочно рассказывал патер Ипполитус.
Вот грешник, пытаемый огнем: прут раскаленного добела железа впивается в кожу, та горит и обугливается, страшно шипит человеческое сало, грешник кричит тонко-тонко и страшно. «За что ему такие муки?» — хочет спросить юноша, но обнаруживает что этот грешник — на самом деле английский рыцарь с двумя лежащими львами на своем гербе, отчаянный выпивоха и драчун. Больше ему не буянить.