— Да, надо связаться с Великим князем, моряк должен понять моряка…
Все карты спутала эта потасовка, пришлось все остальные дела отложить.
— Спросите, большой ли ущерб нанесли турки грекам? А греки — туркам? И кто особо усердствовал в его причинении?
— Так всё равно своих не выдадут! — пожал плечами переводчик.
— Скажи, что самые буйные должны возместить пострадавшим ущерб. Если забияка не выдадут — придётся раскошелиться всем, — парировал Колчак.
— Так точно! — офицер и сам рад был, что "наш адмирал" нашёл выход.
— Ну вот и славно, — сказал Александр Васильевич, садясь в автомобиль. — Знаете, а я понемногу вхожу во вкус. Может быть, здесь не так уж и плохо?
"Но Софочке нельзя сюда. Нельзя! Захотела приехать…Никак нельзя! Здесь для неё и Ростислава слишком опасно. Сегодня же напишу, чтобы ни в коем случае не приезжали!"
— А Вы, Александр Васильевич, переживали! — подмигнул повернувшийся к адмиралу Смирнов.
Автомобиль подпрыгнул на кочке, выезжая на улицу, ведущую к пристани. Там на приколе стояли корабли. Колчак решил, что не стоит переносить на землю штаб Босфорского корпуса. Ему настойчиво предлагали выбрать в качестве резиденции пустующий султанский дворец или, на худой конец, русское посольство, но адмирал был непреклонен.
"Я морской офицер, а не градоначальник, и только здесь чувствую себя как дома" — таким был ответ на всё более настойчивые просьбы.
Но здесь Александр Васильевич кривил душой, а может, самому себе не хотел признаваться. В сердце его жила надежда на то, что регент отдаст приказ выдвигаться, идти хоть в Севастополь, хоть в Лондон — только подальше отсюда! На самом деле, флотоводца совершенно не привлекала административная работа. Бесспорно, он довольно-таки неплохо справлялся с организацией флота, но не более того. Давала знать о себе и служба в Морском Генеральном штабе, многому научившая Колчака. И всё-таки здесь сердце адмирала будто на мель село: ветер крепчает, волны бьют о борт, раскачивая корабль, двинуться невозможно, и с каждой минутой судно просто может расколоться на части.
Вот и сейчас, когда над крышами домов замаячили корабельные трубы, сердце разбередило. Может быть, от усталости? От слишком долгого и тяжёлого расставания с любимой? С каждым письмом Анна становилась всё более взволнованной: ждала возвращения своей "милой химеры в адмиральской форме". А кое-где чернила оказались размыты, и явно не морской водой или дождём…
Но каким же будет возвращение? Разве он сможет любить Анну и быть вместе с Софьей? И что же подумает Ростислав, когда повзрослеет и будет уже кое-что понимать в жизни.
— А, гари оно! — в сердцах бросил Колчак.
И оно таки загорелось.
Но сперва…
Машина подпрыгнула, кажется, до самых небес — на ровной дороге. Секунду спустя пришёл звук взрыва. На адмирала пахнуло жаром. Автомобиль упал вниз, то ли боком, то ли вообще — крышей. В глазах потемнело, в нос ударило запахом гари. Звуки умерли, только в голове звенело.
Тело работало само, машинально: сказался опыт морских баталий. Юркнув в щель между землёй и корпусом машины, Колчак выполз наружу. Привалился к стене: каждый шаг давался с огромным трудом, даже вздохи отзывались невероятной болью в груди. Неужели сломаны рёбра?
Что-то липкое и тёплое залило левый глаз. Александр попробовал смахнуть жидкость пальцами, но это не помогло. Приглядевшись, адмирал понял — это кровь. Когда машина упала, он, видимо, повредил голову. А что же с другими? Там ведь…
Флотоводец, собрав последние силы, поднялся на шатающиеся ноги и сделал шаг. Другой…Упал…Снова поднялся и снова упал на вытянутые руки. Дрожащие как каменный дом при землетрясении, они не выдержали тяжести, и Колчак повалился наземь. Кровь залила оба глаза, не давая ничего разглядеть, — зато вернулся слух. Словно бомбу взорвали: весь мир наполнился криками, причитаниями, молитвами и стонами. Последние раздавались близко, буквально на расстоянии вытянутой руки. Так…Если стонут — значит, живы…Живы, франт-собаки! Господи, живы!
— Врёшь, не возьмёшь, — ни к кому не обращаясь, выдохнул адмирал.
Он подполз к машине, из которой несколько секунд (а может, и минут…) назад так спешил выбраться. Стоны стали громче.
— Сейчас, ребята…Сейчас…
— Уходи! Уходи…Вдруг…снова…взрыв… — донёсся до Колчака такой знакомый, но такой измученный голос…
Смирнов! Живой! Живой!
— Я…тебя…вытащу…
Адмирал вдохнул — лёгкие ожгло, было похоже на то, что в кожу впиваются тысячи игл размером с дом. Казалось, ещё одно, самое что ни на есть малейшее движение — и можно прощаться с миром.
Но там был Смирнов, с которым они прошли огонь и воду, чёртову уйму воды. Будто толкнуло что-то Колчака в спину, и он сумел подобраться к автомобилю, прополз под развороченной дверцей ("И как я только выбрался..?"), надышался едкого дыма и крикнул.
Точнее, это ему показалось, что тот жалкий всхлип был криком.
— Смирнов!
Вокруг засуетились люди, забегали, кто-то задел ногу Колчака, но он это прикосновение едва почувствовал. Ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг: Александр только хотел найти своего друга, во что бы то ни стало. Однажды ему уже довелось потерять товарищей, навсегда оставшихся там, во льдах далёкой Арктики. Теперь адмирал поклялся, что спасёт, вытащит Смирнова! Вытащит!
— Смирнов!
Ничего, кроме очертаний машины, не было видно сквозь завесу чёрного дыма, перемешавшегося с пылью.
— Смирнов!
Кто-то принялся оттаскивать Колчака за ноги из-под машины.
— Уйдите! — выдавил из себя флотоводец, но сопротивляться он не мог.
Его потащило прочь. И когда он уже увидел дневной свет и лица перепуганных моряков-черноморцев, до него донеслось не слово даже — до него донёсся вздох: "Саша". Живой…
Хотелось воскликнуть "Жив!", но сил хватило лишь на надсадный кашель, лишь издалека похожий на нечто вроде "…в…". Небо упало вместе с солнцем, и на мир обрушился мрак…
Мачта упала, треснув у самого основания. Борт дал крен вправо, становившийся всё больше с каждым часом. День-другой, и корабль начнёт черпать воду, а после затонет. Пустые башни орудий жалостливо смотрят пустыми глазами на город, изъязвлённый воронками и сгоревшими домами. На пирсе столпились люди. Кричат что-то? Да нет, вроде: ни единого звука не слышно. Кто-то снял шапку. Через минуту уже все стоят с непокрытыми головами. Расстрелянную японскими пушками "Победу" провожают. Салют…Какой салют?! Жёлтые опять стреляют! На позиции! На бой! Они снова стреляют! Набережная опустела в мгновение ока. У левого борта броненосца хлюпнула вода: упал неразорвавшийся снаряд.
"Победа" осталась в одиночестве. Гордая, она уходила молча и медленно, погружаясь в морскую пучину. Рядом ложились вражьи снаряды, но ни один из них не разорвался. Это был прощальный салют…
— Александр Васильевич! Александр Васильевич!
Голова нещадно болела. Мир вокруг плясал то ли джигу, то ли тарантеллу, не желая успокоиться и встать по стойке "смирно". Даже слух подвёл: из невероятно далёких далей приходили звуки взрывавшихся на порт-артурских позициях снарядов, свист пуль и крики умирающих. Прошлое держало Колчака, держало крепко и надёжно, не желая отпускать.
— Александр Васильевич! Вы меня слышите?!
Перед глазами прошли ряды офицеров и солдат, уходивших из сданного врагу Порт-Артура. Безмолвно смотрели на них японцы, отдавая дань уважения храбрым защитникам города, такого прежде маленького города с таким гордым именем…
— Очнулся! Очнулся! Ну слава Богу!
Это что, тот врач японский застыл? Похож…Да…Чёрные усики короткие… Он навис над адмиралом…Адмиралом? Он ведь лейтенант флота…