Только сейчас адмирал понял, что эти двое совсем не из-за неприязни постоянно спорили друг с другом. Скорее, это было нечто вроде дружеского подначивания. Обмениваясь колкостями, они поднимали себе настроение в битве, понятной лишь им двоим. Интересно, кто же, Слащов или Владимиров, одержат победу? А может, заключат сепаратный мир и набросятся на кого-нибудь третьего?
Александр оторвался от газеты и вгляделся в лица "бойцов". Врач хранил внешнее спокойствие, вот полковник нет-нет, да улыбался, показывая свои острые, пожелтевшие от постоянного курения зубы. А вот если они…
Колчак закончить свою мысль не успел: "Бодо" принялся плеваться телеграфной лентой.
— Так! Есть приём! — скомандовал оператор, нежно, будто ребёнка или любимую женину, касавшийся бесценной бумаги. — Сейчас начну читать…Ага…Здравствуйте, Александр Васильевич. Мне сообщили, что Вы…Что Вы ранены. Надеюсь, здоровью ничто не угрожает. Обозначьте ситуацию в городе и во флоте. Что с гарнизоном…Что отвечать?
— Всё хорошо, опасность позади.
Оператор принялся отстукивать послание.
— Необходимо разрешение на принятие особых мер для наведения порядка в городе. Требуется пополнение, корпус укомплектован людьми наполовину, с артиллерией и снарядами лучше, пользуемся трофеями и турецкими складами. Работа контрразведки и жандармерии поставлена из рук вон плохо: специалистов не хватает. Нужны переводчики. Вскоре начнутся проблемы с продовольствием, необходим усиленный подвоз. Когда на городских складах закончатся продукты, турки поднимут восстание, и удержаться мы сможем с громадным трудом. Всё. Передавайте.
— Начинаю передачу, — оператор застучал, отбивая послание на "большую землю".
— Всё действительно так сложно? — внезапно спросил словоохотливый связист.
— Да. Но мы выдержим, — ободряюще улыбнулся Колчак.
Улыбка, правда, вышла кислая: в боку закололо, приступ боли заставил тело содрогнуться. Владимиров заметил это и кинулся было к адмиралу, но тот жестом приказал остановиться.
— Не утруждайтесь. Всё прошло.
— Александр Васильевич, и всё же я считаю, что…
— Карфаген давным-давно разрушен, а остальное не требует Вашего волнения, — отшутился флотоводец. — Продолжу-ка я чтение газеты. Вы, Яков Александрович, уже ознакомились?
— Да, успел пробежать глазами. Что можно сказать? Интересно. Посмотрим, как оно всё будет воплощено в жизнь. Боюсь, как бы кадеты или левые не вставили палки в колёса…Будь моя воля, давно бы висели особо говорливые господа на фонарях. И спокойно было бы, и работать удобнее.
Владимиров, известный на корабле своими либеральными взглядами, промолчал. С чего бы? Неужели был согласен с полковником? Или они уже имели словесную дуэль по этому поводу? И если да, то кто же выиграл?
Но да ладно. Колчак вновь ушёл с головой в чтение. Что же будет? Обещают расширение полномочий Морского Генерального штаба, техническое усиление армии и флота, улучшение снабжения и комплектования, большие земельные наделы отличившимся солдатам и матросам, поступление в учебные заведения со сдачей лишь части экзаменов, а то и без них, пособия и пенсии…Да, грандиозные перспективы, но откуда же возьмут средства? И что будет реализовано? И, в конце концов, какова судьба Проливов и Царьграда? Не поднимутся ли союзники против того, чтобы Россия обладала ими? Что ждёт флот? Изменят ли Большую программу? Что будет с организацией и командованием? Эта война вскрыла такие недостатки, что одно изучение их займёт не один год…
— Есть передача! — оператор аж подпрыгнул. — Итак…Все Ваши замечания учту. Вам больше не требуется волноваться. Внимание. Далее — информация персонально для Колчака. Посторонних просьба удалиться.
— Что бы это значило… — нахмурился Слащов, но через мгновение его словно ветром сдуло.
— Я буду ждать снаружи, — кивнул Владимиров.
Связист также удалился, хотя и видно было, что этот приказ его расстроил.
— Завтра Вы должны отбыть в Триест с числом кораблей, достаточным для безопасного плавания. В порту Вы примете на борт груз, о котором будет сообщено позднее. Официальная цель визита — надзор за передачей военных кораблей Австро-Венгрии союзникам. На борт взять батальон солдат десанта, усилить флот тремя "Фарманами" и двумя "Муромцами". Довести боекомплект до предельного. Идти со всей возможной скоростью. Лично Колчаку, — оператор осёкся, но быстро справился с удивлением. — Желаете ли, чтобы Ваша семья или госпожа Тимирёва ждали Вашего возвращения в Царьграде или Севастополе? Обеспечу их всем необходимым.
Адмирал оказался в растерянности. Откуда такая забота о его близких? Может, этакая награда за исполнение задания? Что ж, приятно, конечно, но Колчаки всегда служили "не корысти ради, но государства для". Что же это за цель плавания такая? Что предстоит взять на борт в Триесте? Если уж ради этого самого главнокомандующего флотом отправляют с немалыми силами — должно быть нечто по-настоящему важное. Может, дипломатические архивы? Или австрийское золото? А вдруг какие-то секретные чертежи?
— Передайте, что задание будет исполнено. Благодарю за участие, но ни семья, ни…Тимирёва не требуются в Стамбуле или Севастополе. За любую помощь в их материальном обустройстве буду благодарен без меры. Всё.
— Сообщение пошло, — выдохнул оператор. — Да-с…
— Помните: ни слова о том, что здесь стало известно, не должно миновать стен этой каюты. Вам всё ясно?
Колчак прямо-таки сверлил взглядом связиста.
— Так точно! — подпрыгнул покрасневший оператор.
— Вольно. Благодарю. Господа! Можете вернуться!
— А мы даже не успели загореться любопытством, — рассмеялся Слащов.
— Это замечательно. Яков Александрович, поручаю Вам продолжить руководство обороной города и Проливов, — словив непонимающий взгляд полконика, Колчак добавил. — Самостоятельно. Завтра часть эскадры уйдёт. Берётесь выполнить?
— Можете на меня положиться, — клацнул каблуками Слащов. — Сделаю всё возможное и невозможное, чтобы навести в городе порядок и обеспечить его безопасность с суши. Я…
— Ещё сообщение! — воскликнул оператор. — Генерал-майору Слащову-Царьградскому…
— Тут, видимо, какая-то ошибка, — глаза Якова Александровича стали похожи на два огромных блюдца, из которых купцы любили пить чай. — Я ведь…
— Сообщение продолжается. Сказано, — оператор сглотнул. — Указанное выше — верно. Поздравляю, Яков Александрович, генерал-майором и Царьградским. Благодарю за прекрасную службу. Не утопите погоны в вине. Конец связи.
Повисло такое молчание, будто бы даже кладбище приказало долго жить. А потом — случилось невероятное…
Слащов заплакал. Скупые слёзы проделали сверкающие дорожки на его щеках, глаза заблестели, а кадык задёргался.
— Ваше…Ваше Высокопревосходительство! Благодарю! Благодарю!
Яков не знал, что сеанс связи уже закончился.
— Это моя мечта, но как Вы узнали? Это моя самая светлая, самая дорогая сердцу моему мечта…Благодарю…Ваше Высокопревосходительство!
Голос безжалостного к дезертирам и врагам, хладнокровного в бою Слащова срывался. Он захлёбывался эмоциями, голос его прерывался каждое мгновение слезами. Колчак даже словил себя на мысли, что на полковника — то есть уже генерал-майора — не может смотреть без жалости. Он даже отвернулся, сделав вид, что перечитывает телеграфную ленту.
А Слащов …Ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг. Его заветная мечта сравняться с великими полководцами России наконец-то сбылась. Регент признал его заслуги, а это было лучшей похвалой всему тому, что сделал Яков для обороны Царьграда. В ту минуту он готов был броситься в самую гущу боя, кулаками пробиться в дзот — всё, что угодно, лишь бы отблагодарить Кирилла за воплотившиеся грёзы. Он размахивал руками, куражился. Он смеялся и плакал одновременно, словно клоун, угодивший в драматическую пьесу. Возможно, Слащов и был таким: актёром, для которого была предназначена комедия, но которому осталась только трагедия. И вот Яков пытается вырваться из этих рамок, пытается бороться, внося хаос в свою жизнь, тем самым даря себе хотя бы слабое ощущение свободы. Нелепое поведение — вот что было тем щитом для Слащова. Георгиевский кавалер, в молодости он, говорят, был тихоней, не притрагивался к алкоголю (нередко отказывался даже от исконно гвардейского напитка — шампанского), но потом? Что его изменило? Колчак хотел бы найти ответ на этот вопрос, но, к сожалению, у него абсолютно не было времени копаться в чужих душах…