Палеолог сглотнул.
— Россия затратила намного меньше усилий, чем Франция! Сливки нашего общества гибнут, наше население, несопоставимое с вашим, ощущает на себе все тяготы войны, мы тоже испытываем трудности, Ваше Высокопревосходительство. Я понимаю, что Вам невероятно трудно, но мы также находимся не в лучшем положении. Я постараюсь убедить правительства стран Согласия и Штатов в том, что Россия нуждается в кредитах на новых условиях. Со своей стороны, насчёт поставок, должен заметить, что в Вашей стране дело с транспортным сообщением поставлено из рук вон. Глупо доставлять новые грузы в российские порты, когда многие ящики с заказами врастают в землю, месяцами и годами нетронутые.
— Разберёмся, мсье Морис, разберёмся. Всё наладится, нашей стране нужен порядок и затишье на фронтах. Нам придётся затратить неимоверные усилия, чтобы продолжить войну. Прошу Вас, не забудьте это.
"Солдафон и чем-то похож на Николая Николаевича. Нам он не так опасен, как Николай Александрович. Все эти замашки показать свою силу и разговоры о порядке, который должно навести железной рукой — обычные мысли для офицера. Можно работать" — думал Бьюкенен.
— Я сообщу о нашем разговоре, Кирилл Владимирович, в Лондон, — передал через переводчика Бьюкенен, тяжело вздохнув.
— Благодарю, господа. Надеюсь, мы найдём общий язык.
Сизова так и подмывало спросить: "Надеюсь, с Сиднеем Рейли и Освальдом Рейнером мне так же легко будет договориться, как с вами, господа". Но нет, нельзя было, вся игра сорвалась бы.
"На сегодняшней встрече с Великим князем Кириллом. Этакий Николай Николаевич, но менее популярный в народе, готовый навести порядок в стране и продолжить войну с Центарльными державами. Выдвигает ряд условий, требует изменения условий кредитования и увеличения объёмов поставок. Всё время ссылается на усталость страны от войны и армии. Из речи можно сделать выводы, что относится несколько отрицательно к нашей политике по отношению к своей стране. Солдафон, не упускает случая показать свою силу. Выдвинул популистские предложения по проведению реформ, желая добиться популярности в стране. Имеет некоторый авторитет среди частей, подавивших восстание в Петрограде. Проводит перестановке в офицерском составе. Ожидается принятие им мер по наведению порядка в прифронтовой зоне и перехода железных дорог под контроль Ставки либо Корпуса жандармов"
Это сообщение пошло по дипломатическим каналам в Лондон, к Ллойд-Джорджу…
А Кирилл, когда Бьюкенен только-только сел за его составление, уже начал обсуждение с министрами ситуации в стране и предложил, а точнее, потребовал исполнения своего плана по решению хотя бы части проблем в экономике…
Глава 22
Вдалеке чернели форты Кронштадта. Русская крепость, заложенная Петром, прикрывавшая северную столицу целых три века, теперь стала оплотом мятежников. В Петроград восставшие матросы прорваться не смогли, как и воспользоваться захваченными кораблями: Гельсингфорская эскадра блокировала "Ключгород". А прежде куски льда, которым полнились воды залива, мешали нормальному судоходству.
Щастный с болью в сердце отстранился от бинокля.
— Начать обстрел.
Мятежные матросы сдаваться не собирались, понимали, что многих и многих ждёт заслуженная кара за бунт и за бесчинства на "святой матросской земле".
Мичману Владимиру Успенскому выпало отстоять "собаку", как звали вахту с полуночи до четырёх часов утра на Балтийском флоте. Молодой офицер коротал время за разговорами с вахтенным унтером.
Тишина, разве что кое-где звенят склянки. Всё затихло, как море перед бурей.
И вдруг, часа через два, начали слышаться крики. Приглушённое пение. Пистолетные и ружейные выстрелы. Матросы обходили корабли, которые носом были повёрнуты к молу. Крики. Выстрелы. Снова и снова.
Два тела сбросили с кормы на лёд, начавший багроветь.
Минута-другая — и толпа ворвалась на "Терек", где и был Успенский. Ухмылки, брань, запах перегара — и револьвер мичмана, который упёрся ему в лоб. Руки связаны за спиной. Мгновения растягивались в вечность, чтобы потом взорваться сверхновой.
— Эт не "дракон", эт с Чёрного, учится, от самого Колчака! — за Успенского вступился тот самый вахтенный. Дуло револьвера его рука отвела ото лба Владимира.
— Ааа… — протянул один из матросов. — Ну нехай живёт. Пока.
И щербатая ухмылка во весь рот. Звук отпирающегося светового люка — и удар о стол, стоявший в офицерской кают-компании. Успенский добрался до каюты, где к тому времени начали собираться пока что пощажённые офицеры-балтийцы. Мичман спрятал деньги в ботинки — а через несколько минут пришла всё та же бравая команда. С ленточками "Полуэкипажа" на фуражках — и с полными карманами. Всех выживших офицеров обирали: говоря, что ищут оружие, забирали бумажники, часы, обручальные кольца…
Ещё пять таких обысков, и новые матросы, которым не оставалось, чем поживиться, злились, ругались, били револьверами, кто под руку попадался.
Утром снова — пришли, те же, из поуэкипажа. Срывали погоны, нередко с кусками рукавов, собрали офицеров и кондукторов. Повели через Якорную площадь. Навечно застывший Макаров смотрел на труп адмирала Вирена, неделю назад катавшегося на коньках, а теперь развалившегося на снегу. Стало дурно при виде рва, заполненного скрюченными телами офицеров.