Глаза Колчака прямо-таки сверкали огнём, лицо наполнилось живостью и внутренним светом. Даже морщины, уже избороздившие его лицо, разгладились.
— Она попробует вернуть свою столицу, Александр.
Всегда серьёзный, порой даже меланхоличный, сегодня Смирнов был ещё и грустным.
— Сколько раз турки попробуют тебя убить? Десять? Двадцать? Когда они обретут такой же опыт, что и эсеры, и смогут тебя настичь? Через неделю? Месяц? Год? Тебе здесь угрожает огромная опасность, Россия может потерять в твоём лице великого флотоводца. Кто удержал в дни волнения Черноморский флот? Ты. Кто смог провести Босфорскую операцию? Ты. Что будет, когда тебя не станет? Кто сможет занять твоё место? В конце концов, вспомни о сыне! Вспомни, что тебя ждёт Софья! И Анна…Ты живёшь для всех!
Колчак нахмурился. Волна шла от сердца к горлу, хотелось устроить очередной шторм, хотелось расколоть вазу, хотелось бежать без оглядки, хотелось…
Но он совладал с собою. В глазах его застыла тень, а на виски будто бы упало серебро. В свете электрической лампы Смирнов увидел, что Колчак седеет…
— Тогда я умру за всех. Главного — победы в этой войне — мы достигли. А больше…
Взгляд Колчака, до того блуждавший по рабочему столу, наткнулся на фотографию Анны Васильевны Тимирёвой в русском народном костюме. Её взгляд, сохранённый фотографическим аппаратом, будто бы поймал взгляд Александра Васильевича. Тут же вспомнился последний бал в здании офицерского собрания, аромат цветов, туман Той Самой встречи с Анной…Да…Надо жить…Надо…Она ждёт…Очень очень и очень ждёт.
— Да, ты прав. Но что же делать, в таком случае? Как нам сладить с Царьградом?
— Как и с каждым городом, в котором предстоит закрепиться надолго. Запроси у регента право создания военно-полевых судов. Объяви, в условиях чрезвычайного положения, о повешении любого мародёра, грабителя и любого другого, совершившего преступление против местных жителей. Наладь снабжение углём и продовольствием, дай людям право свободно выехать в турецкие пределы, в Грецию или Болгарию. Пусть думают, что ничего не изменилось, разве что в лучшую сторону. Думаю, Кирилл Владимирович не будет против.
— Да, надо связаться с Великим князем, моряк должен понять моряка…
Все карты спутала эта потасовка, пришлось все остальные дела отложить.
— Спросите, большой ли ущерб нанесли турки грекам? А греки — туркам? И кто особо усердствовал в его причинении?
— Так всё равно своих не выдадут! — пожал плечами переводчик.
— Скажи, что самые буйные должны возместить пострадавшим ущерб. Если забияка не выдадут — придётся раскошелиться всем, — парировал Колчак.
— Так точно! — офицер и сам рад был, что "наш адмирал" нашёл выход.
— Ну вот и славно, — сказал Александр Васильевич, садясь в автомобиль. — Знаете, а я понемногу вхожу во вкус. Может быть, здесь не так уж и плохо?
"Но Софочке нельзя сюда. Нельзя! Захотела приехать…Никак нельзя! Здесь для неё и Ростислава слишком опасно. Сегодня же напишу, чтобы ни в коем случае не приезжали!"
— А Вы, Александр Васильевич, переживали! — подмигнул повернувшийся к адмиралу Смирнов.
Автомобиль подпрыгнул на кочке, выезжая на улицу, ведущую к пристани. Там на приколе стояли корабли. Колчак решил, что не стоит переносить на землю штаб Босфорского корпуса. Ему настойчиво предлагали выбрать в качестве резиденции пустующий султанский дворец или, на худой конец, русское посольство, но адмирал был непреклонен.
"Я морской офицер, а не градоначальник, и только здесь чувствую себя как дома" — таким был ответ на всё более настойчивые просьбы.
Но здесь Александр Васильевич кривил душой, а может, самому себе не хотел признаваться. В сердце его жила надежда на то, что регент отдаст приказ выдвигаться, идти хоть в Севастополь, хоть в Лондон — только подальше отсюда! На самом деле, флотоводца совершенно не привлекала административная работа. Бесспорно, он довольно-таки неплохо справлялся с организацией флота, но не более того. Давала знать о себе и служба в Морском Генеральном штабе, многому научившая Колчака. И всё-таки здесь сердце адмирала будто на мель село: ветер крепчает, волны бьют о борт, раскачивая корабль, двинуться невозможно, и с каждой минутой судно просто может расколоться на части.
Вот и сейчас, когда над крышами домов замаячили корабельные трубы, сердце разбередило. Может быть, от усталости? От слишком долгого и тяжёлого расставания с любимой? С каждым письмом Анна становилась всё более взволнованной: ждала возвращения своей "милой химеры в адмиральской форме". А кое-где чернила оказались размыты, и явно не морской водой или дождём…
Но каким же будет возвращение? Разве он сможет любить Анну и быть вместе с Софьей? И что же подумает Ростислав, когда повзрослеет и будет уже кое-что понимать в жизни.
— А, гари оно! — в сердцах бросил Колчак.
И оно таки загорелось.
Но сперва…
Машина подпрыгнула, кажется, до самых небес — на ровной дороге. Секунду спустя пришёл звук взрыва. На адмирала пахнуло жаром. Автомобиль упал вниз, то ли боком, то ли вообще — крышей. В глазах потемнело, в нос ударило запахом гари. Звуки умерли, только в голове звенело.
Тело работало само, машинально: сказался опыт морских баталий. Юркнув в щель между землёй и корпусом машины, Колчак выполз наружу. Привалился к стене: каждый шаг давался с огромным трудом, даже вздохи отзывались невероятной болью в груди. Неужели сломаны рёбра?
Что-то липкое и тёплое залило левый глаз. Александр попробовал смахнуть жидкость пальцами, но это не помогло. Приглядевшись, адмирал понял — это кровь. Когда машина упала, он, видимо, повредил голову. А что же с другими? Там ведь…
Флотоводец, собрав последние силы, поднялся на шатающиеся ноги и сделал шаг. Другой…Упал…Снова поднялся и снова упал на вытянутые руки. Дрожащие как каменный дом при землетрясении, они не выдержали тяжести, и Колчак повалился наземь. Кровь залила оба глаза, не давая ничего разглядеть, — зато вернулся слух. Словно бомбу взорвали: весь мир наполнился криками, причитаниями, молитвами и стонами. Последние раздавались близко, буквально на расстоянии вытянутой руки. Так…Если стонут — значит, живы…Живы, франт-собаки! Господи, живы!
— Врёшь, не возьмёшь, — ни к кому не обращаясь, выдохнул адмирал.
Он подполз к машине, из которой несколько секунд (а может, и минут…) назад так спешил выбраться. Стоны стали громче.
— Сейчас, ребята…Сейчас…
— Уходи! Уходи…Вдруг…снова…взрыв… — донёсся до Колчака такой знакомый, но такой измученный голос…
Смирнов! Живой! Живой!
— Я…тебя…вытащу…
Адмирал вдохнул — лёгкие ожгло, было похоже на то, что в кожу впиваются тысячи игл размером с дом. Казалось, ещё одно, самое что ни на есть малейшее движение — и можно прощаться с миром.
Но там был Смирнов, с которым они прошли огонь и воду, чёртову уйму воды. Будто толкнуло что-то Колчака в спину, и он сумел подобраться к автомобилю, прополз под развороченной дверцей ("И как я только выбрался..?"), надышался едкого дыма и крикнул.
Точнее, это ему показалось, что тот жалкий всхлип был криком.
— Смирнов!
Вокруг засуетились люди, забегали, кто-то задел ногу Колчака, но он это прикосновение едва почувствовал. Ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг: Александр только хотел найти своего друга, во что бы то ни стало. Однажды ему уже довелось потерять товарищей, навсегда оставшихся там, во льдах далёкой Арктики. Теперь адмирал поклялся, что спасёт, вытащит Смирнова! Вытащит!
— Смирнов!
Ничего, кроме очертаний машины, не было видно сквозь завесу чёрного дыма, перемешавшегося с пылью.