Анри долго и растерянно молчал, видимо, не имея сил переварить то, что узнал. Потом неуверенно начал:
— Мессир, я, наверное, многого не понимаю… Но хорошо ли крестоносцам иметь союзником этого непонятного Газана?
— Плохо. Иметь такого союзника, как Газан, очень плохо. Ещё во времена Бейбарса, с полвека назад, монголы предлагали союз крестоносцам. Знаешь, что тогда ответили тамплиеры? «Если придут монгольские черти, они найдут слуг Христовых готовыми к бою». А теперь эти «черти» — наш последний шанс закрепиться на Святой Земле.
— Но Европа! Государи Европы могут выставить армию куда побольше монгольской!
— Да неужели ты до сих пор не понял, что Европе наплевать на Святую Землю? При европейских дворах будут бесконечно рассуждать о перспективах нового крестового похода, потому что им нравится поговорить на эту тему, но до дела они не дойдут никогда. Только если мы войдём в Иерусалим, Европа, может быть, и соберёт хоть какое–нибудь ополчение.
— И тогда Святая Земля вновь станет нашей.
— Тогда начнётся война с Газаном. Это сейчас мы ему нужны, но укрепления крестоносцев в Палестине хан не потерпит.
— Мессир, всё это выше моего понимания.
— Постепенно ты всё поймёшь.
— Я рыцарь, а не политик.
— Ты ещё не знаешь, кто ты. Ты не знаешь, кем я прикажу тебе стать. Но я прикажу, и ты не станешь.
У Анри мороз пробежал по коже, когда он увидел, как изменилось лицо командора де Ливрона — жёсткая, непреклонная воля сверкала в его глазах, и ещё он почувствовал в них глубину — бездонную и непостижимую. Впрочем, уже через несколько мгновений в глазах у Армана, всегда такого иронично–элегантного, вновь заплясали весёлые искорки. Он бросил взгляд на проходившего мимо них пожилого рыцаря и едва ли не игриво спросил его:
— А как ты считаешь, брат Филипп, скоро ли мы будем в Иерусалиме? Молодёжь желает знать.
— Молодёжь… Крестовый поход детей… Эти мальчики ничего не могут знать, — прохрипел рыцарь с лицом иссечённым шрамами.
— Эти мальчики скоро станут или мертвецами, или мужчинами.
— Вот тогда всё и узнают. Особенно, если станут мертвецами.
Перед ними лежал маленький песчаный островок — заброшенный, никому не нужный. Лишь несколько убогих рыбацких хижин скрашивали пейзаж, да полуразвалившаяся каменная постройка в центре острова.
— Это и есть Святая Земля? — разочарованно спросил Анри.
— Это остров Руад. Отсюда до Святой Земли ещё пара миль, — спокойно ответил Арман.
— Тот самый остров Руад, который римский папа особой буллой подарил Ордену Храма? Я представлял себе что–то похожее на Кипр, пусть даже и поменьше Кипра раз в десять, но всё–таки… А это же просто песчаная отмель.
— Именно так, — улыбнулся Арман.
Крестоносцы начали разгрузку. Матросы и сержанты с ящиками и тюками бегали взад–вперёд, рыцари с суровыми лицами осматривались и отдавали распоряжения, командоры в сторонке совещались о том, кто какое место займёт, порою весьма оживлённо размахивая руками. Вся эта суета захватила Анри, не давая возможности ни о чём задуматься, и он был даже рад этому. Думать не хотелось, в душе поселилась тоска, и любая мысль могла лишь усилить её.
Почему так плохо на душе? Сначала де Ливрон наговорил много непонятного и какого–то нерыцарского, а теперь этот жалкий островок, где они устраиваются как будто лишь потому, что ни на какую иную землю не имеют права. Разгрузка закончилась, поставили шатры, Анри захотел побыть один. Он пошёл на берег и долго напряжённо всматривался вдаль, стараясь различить в морской дымке полоску Святой Земли. Кажется, что–то такое угадывалось… Святая Земля была мечтой всей его недолгой жизни.
Анри вырос на Кипре, его отец был рыцарем. Всю жизнь отец сражался на Святой Земле, и уже пожилым перебрался на Кипр, только тогда и женился, так что Анри был поздним ребёнком. Стареющий отец рассказывал ему о схватках с сарацинами, и ещё в детстве Анри твёрдо знал, что эти схватки — его будущие. Это даже не обсуждалось, просто иначе и быть не могло.