Сиверцев усмехнулся:
— А я пытаюсь понять причины гибели Ордена Храма…
— Вот–вот. Мы не можем понять даже тех процессов, которые происходят сегодня.
— Но человеку разумному свойственно пытаться понять.
— Человек разумный должен осознавать ограниченность своих возможностей.
Они замолчали. Серега выглядел таким опустошенным, как будто этот разговор отнял у него последние силы, и Андрей не стал донимать его разговорами. Молчали, наверное, целый час, потом Андрей почувствовал, что надо спросить хотя бы из вежливости:
— Как там наши?
— Все живы, только Ставров тяжело ранен, но похоже, что выкарабкается.
— Так что же делал в Чечне «Пересвет»?
— Потом, Андрюха, потом всё расскажу. Дорого мне вышла эта Чечня.
— От «Северной Пентаграммы» тоже нелегко отходили.
— Это другое. С «Северной пентаграммой» было просто. В этом доме — подонки, а вокруг — нормальные люди. А Чечня — это массовое безумие. Там нет нормальных, и оттуда невозможно вернуться нормальным.
— Здесь отдохнешь. Я тебе культурную программу организую. Лалибелу посмотрим, в Гондэр съездим, а хочешь — в Аксум. О тамплиерах поговорим.
— Всё потом. Пока ни чего не хочу смотреть и ни о чем говорить. Под землю хочу, в тишину, и подольше на поверхность не подниматься.
— Не проблема. На то и «Секретум Темпли». На богослужения к нам походишь.
— Да… хочу литургии… Тихой–тихой… Как думаешь, это хороший признак?
— Это очень хороший признак.
Всю оставшуюся дорогу до Лалибелы они молчали. Когда прибыли в «Секретум Темпли», Андрей провел Серегу в гостевую комнату. В ту самую комнату, где когда–то и сам жил, оказавшись в Ордене. Душу Сиверцева защемило. Кажется, он лежал на этой койке в другой жизни. Нахлынули пронзительные воспоминания. Теперь уже и сам он не хотел ни о чём говорить. Андрей объяснил Серёге все необходимые бытовые моменты и попрощался. Он решил не тревожить своего московского друга по крайней мере неделю. Пусть помолчит и помолится. Пусть тишина и благодать Божья вылечит его душу. Человеческие слова тут бессильны. Они даже очень опасны, эти слова — язвящие, пронзающие. Разве они, тамплиеры, знают другие слова? Разве они способны лечить словом? Нет, их слова, как мечи. Но они умеют держать мечи в ножнах.
Из глубины веков до Сиверцева доносились голоса тамплиеров, голоса измученных, растерзанных друзей. Они не имели теперь ни чести, ни славы, ни белых плащей, ни достойных врагов, ни права на достойную смерть. Вокруг них были теперь только инквизиторы и легисты, палачи и крючкотворы. Но тамплиеры не молчали. Самые сильные, самые чистые из них говорили так, что их слова и доныне пронзают душу: