— Христиане тоже убивали, и мы убиваем.
— Вопрос о войне за веру — отдельный вопрос. Мы пока сравниваем не христианство и ислам, а Христа и Мухаммада. Христос никого не призывал убивать. Мухаммад постоянно призывал убивать, в том числе — не только во имя веры, но так же из мести, за лично ему нанесённые обиды. Надо признать, что Мухаммад часто сдерживал свой гнев, порою поступал очень человечно, иногда прощал врагов. Я не склонен демонизировать Мухаммада, отнюдь не считаю его исчадием ада или человеком слишком жестоким. Чаще всего он производит впечатление обычного человека, в котором постоянно борются добро и зло. Да, для христиан это был бы обычный человек. Неплохой человек, но весьма далёкий от святости.
— А факты, которые ты привёл, случайно не «клевета на пророка»? Легендарные личности всегда обрастают байками.
— Тут я чист. Эти факты — из книги крупнейшего современного исламского богослова Ар-Рахика аль-Махтума «Жизнь пророка». На конференции Лиги исламского мира был объявлен конкурс на лучшее жизнеописание пророка. Из 170-и представленных работ эта книга признана лучшей. А это значит, что ведущие исламские богословы современности подтвердили достоверность фактов из жизни Мухаммада, изложенных Ар-Рахиком. Значит приказы пророка об убийстве противников они считают образцом религиозного поведения. Не правда ли, очень грустно?
Дни ожидания в Харисе подошли к концу. Командор скомандовал: «На посадку». Маленький четырёхместный вертолёт летел сначала над озером, потом над землёй. Вся экспедиция состояла из двух человек, не считая пилота, который откуда-то появился в последний момент перед взлётом.
В Ордене Андрей отвык задавать вопросы, он по-прежнему не знал, куда и зачем они летят. Волнующим и сладостным было ощущение того, что он полностью отдал свою судьбу в Божьи руки, больше ни о чём не любопытствуя, зная только настоящий момент и вполне этим довольствуясь. Даже вниз Сиверцев почти не смотрел, потом и сказать не смог бы, что за страна Джибути, и как она выглядит. Андрей пытался молится, молитва, вроде бы, не шла, но на душе всё же было хорошо и спокойно. Он и сам не сознавал, что непрерывно молится — без слов.
Вскоре он заметил, что летят они уже над водной гладью. «Аденский залив», — подумал Андрей. Начало смеркаться, и постепенно стало темно. Летели они очень низко, под ними была ровная, гладкая, почти чёрная поверхность. Всю дорогу они молчали, казалось, что это молчание длится вечно. Андрей не знал о том, сколько времени они провели в воздухе, наверное, много часов — достаточно, чтобы отвыкнуть от звуков человеческого голоса. Неожиданно он услышал голос Дмитрия — жёсткие, рубленные фразы: «Приближаемся к указанной точке. Уточните координаты. Понял. Корректируем курс». Они спустились ещё ближе к поверхности воды, пилот включил прожектор. Его луч так ярко прочерчивал на чёрной глади изумрудную дорожку, что Сиверцев, до этого, казалось, безразличный ко всему на свете, теперь не мог оторвать глаз от этой световой инкрустации.
И вдруг, словно мираж в пустыне, перед ним выросла неожиданная и величественная картина. Сначала он увидел силуэт небольшой субмарины в надводном положении. Они стремительно приближались, и он уже видел, что в рубке, выдаваясь из неё по пояс, стоит рыцарь-тамплиер в белом плаще с абсолютно седыми волосами и такой же седой редкой бородой. На левом плече рыцаря в луче прожектора пламенел тамплиерский крест.
Это была воистину мистическая картина. Чёрная и почти неразличимая гладь воды напоминала первозданный хаос, в пределах которого изумрудная дорожка знаменовала жизнь. Даже корпус субмарины на этой дорожке смотрелся как-то очень по-человечески. Врезанная в эту картину фигура белого рыцаря с суровым лицом напоминала пришельца из мира иного. Не чувствовалось никакого противоречия между современной субмариной и древним рыцарским плащом, картина выглядела порождением вечности, где все эпохи одновремены, образуя некий органический сплав, который пребудет всегда. Многочасовая молитва во время перелёта, выключив Сиверцева из течения времени, помогла ему духовным зрением увидеть посреди океана то, что принадлежало Океану Иному.
Вертолёт завис над палубой субмарины в паре метров, Дмитрий выбросил небольшую верёвочную лестницу, и они спустились на палубу. Пилот выключил прожектор и вертолёт тут же исчез. Покинувший рубку белый рыцарь уже стоял перед ними на палубе. Дмитрий спокойным, глубоким и тихим голосом сказал:
— Командор Князев и послушник Сиверцев приветствуют великого адмирала.
Дмитрий поклонился адмиралу, Сиверцев точно повторил его движение. Рыцарь-адмирал так же поклонился гостям, его поклон был даже глубже, чем у них, и отличался большой почтительностью, но он не сказал при этом ни слова, сразу же направившись к рубке. Они — за ним.
Внутри субмарины было очень тесно. В коридоре два человека могли разойтись только боком. Все двери и панели — металл, отливающий матовой белизной. Освещение несильное, равномерное. Андрея сразу же охватило ощущение домашнего уюта, чего, казалось бы, трудно было ожидать, оказавшись внутри стального футляра, но здесь металл воспринимался, как нечто одухотворённое. Необычные корабелы строили эту субмарину, и необычные моряки здесь служат. Впрочем, пока они ещё не видели ни одного моряка за исключением великого адмирала.
И тут Сиверцев впервые услышал голос морского рыцаря: «Погружение на стандартную глубину, курс прежний». Адмирал шёл по коридору впереди них и отдал приказ, ни к кому не обращаясь, но было понятно, что вахтенный слышит его. Голос адмирала был суровым и жёстким, но без малейшего оттенка грубости, пожалуй это был голос очень замкнутого и немногословного, но, вместе с тем, доброго человека.
Адмирал открыл одну из дверей и жестом пригласил гостей войти, сразу же поклонившись и давая понять, что у гостей пока не будет в нём необходимости. Прежде, чем отвесить ответный поклон, Андрей посмотрел в глаза адмиралу, и тот тоже посмотрел ему в глаза. Эта встреча длилась бесконечно долгую секунду.
Суровое, мужественное лицо адмирала показывало человека, привыкшего отдавать приказы. Рядом с ним ни у кого не могло возникнуть сомнения в том, что этому человеку надо подчиняться всегда и во всём, не задумываясь, начальник ли он тебе. Он казался живым воплощением власти. И вместе с тем в его облике было нечто от доброго и любвеобильного монастырского старца. К нему хотелось придти на исповедь. Он выслушает тебя с тихой грустью и скажет лишь несколько слов, которые ты потом будешь помнить всю жизнь. Сиверцев не удивился бы, увидев под рыцарским плащом епитрахиль священника. Волосы старца не были коротко подстрижены, как у большинства тамплиеров, а были собраны на затылке пучком, что ещё больше углубляло его сходство со священником. Сиверцев почувствовал этого человека как-то сразу, мгновенно. Адмирал-священник казалось так же фотографически мгновенно вместил всю личность Сиверцева без остатка через один только взгляд. Андрей понял, что этим взглядом адмирал молча его благословил.
Предоставленная им каюта по габаритам и внутреннему убранству мало чем отличалась от купе поезда, разве что отсутствием окон. Когда присели, Дмитрий без затей спросил:
— Силён наш адмирал?
— Да. Таких людей вижу в Ордене. Про каждого хотелось бы написать.
— Задумка любопытная, но про великого адмирала Ордена Христа и Храма ты вряд ли что-то напишешь. Он, знаешь ли, не говорит.
— Но я слышал его речь.
— Вот он только в таком роде и говорит: отдаёт приказы, инструктирует экипажи, даёт отчёты капитулу, делает заключения. А сверх этого — ни одного слова. Да и то, что он говорит по службе — предельно лаконично. Такой у него условный обет молчания.
— Кто он?
— Никто не знает. Великий магистр передо мной, конечно, не отчитывается, но, думаю, что и он не знает. О нём известно только то, что можно узнать от афонцев, а им известно тоже немногое. Когда-то давно на Святой горе Афон появился монах из бывших моряков. Он избегал больших монастырей, жил сначала в пещере, потом купил небольшую келью. Вместе с моряком-монахом в келье поселились ещё два инока. Так и жили. Никто не знал о нём ничего, даже его национальность осталась неизвестной. Он говорил на английском, но не на разговорном, а на литературном. Это позволяло усомниться в том, что он англичанин, да и ничем кроме языка, он англичанина не напоминал. Отличался большой молитвенностью и крайним немногослованием.