Приступ чекистской ярости нисколько не смутил Шаха. Он ответил спокойно и проникновенно:
— Истина в том, что Иса — Сын Аллаха. Господин наш Иса — Он и есть Истина.
— Ну это и вовсе пустяки. Не хватало мне ещё залезать в ваши религиозные дебри.
На это Шах не ответил ни одного слова.
Князев подошёл к карте Афганистана и тупо уставился на неё. Про задержанного он, казалось, забыл, повернувшись к нему спиной. В кабинете повисло молчание. Точнее, два молчания. Одно — доброе, другое — злое. Майор пытался придти в себя. Он не мог понять, почему его душу так легко и беспричинно затопила ненависть к этому милому проповеднику. В голове вдруг застучали странные молоточки: «Он опасен, он опасен, он чрезвычайно опасен. Его надо убить. Убить и всё».
Князев подошёл к окну и с удивлением увидел, что муллы всё ещё стоят во дворе. Совсем с ума сошли. А за спиной у них уже целая толпа. Мрачные злобные лица, чудовищная концентрация ненависти. Эти люди готовы прямо сейчас порвать на части кого угодно. От массовых беспорядков их отделяет только шаг. За один день можно потерять всю провинцию. Потом для её возвращения потребуется крупная войсковая операция. Провинция, конечно, будет возвращена, но при этом погибнут сотни советских солдат. Груз-200 хлынет в Союз. Сотни матерей в рыданьях будут обнимать холодный цинк гробов. Он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, для того и находится здесь, чтобы это предотвратить. И он знает, как это сделать. Надо всего лишь отдать им на растерзание этого чудака. Но он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, не сделает этого. Почему? Ради чего он забудет свой долг? Во имя чего заставит рыдать сотни матерей? Выхода не было. Он вдруг почувствовал безмерную, нечеловеческую усталость.
Отошёл от окна, глянул на Шаха. Тот посмотрел на офицера с искренним сочувствием лучшего друга, способного понять его, как никто другой.
— Видишь там толпу? — с трудом преодолевая неспособность говорить, спросил Князев. — Все они хотят твоей смерти.
— Я знаю, — спокойно и сочувственно ответил Шах.
— Назови мне хоть одну причину, по которой я должен сохранить тебе жизнь?
Шах молчал.
— Не хочешь говорить?
Шах молчал.
Князев вышел во двор к толпе.
— Я допросил этого человека. Он ни в чём не виновен.
Толпа, как по команде, начала бесноваться:
— Убить! Расстрелять! Побить камнями!
К майору подошёл старый мулла и сказал:
— Вы слышите, сэр мошавер? Вариантов нет. Прикажите расстрелять дервиша. Иначе мы не отвечаем за дальнейшее развитие ситуации.
Мулла говорил теперь уже без злобы и без нажима — спокойно и властно. Толпа дала ему такую возможность. Но майор КГБ не может пойти на поводу у религиозных фанатиков. Да ещё так публично, позорно. А иначе — бунт. Толпа наэлектризована до предела. Одно неосторожное слово и ситуация выйдет из-под контроля. Выхода не было.
Выход пришёл вдруг, сразу, как озарение. «Афганизировать конфликт». Вывести советскую сторону из сторон конфликта, превратив его в конфликт между афганцами. Майор уверенно шагнул к толпе:
— Вы — хозяева на этой земле. Власть в Афганистане — народная, значит — афганская. Русские лишь помогают вам, но всё решаете вы сами.
Толпа притихла. Майор продолжил ещё более уверенно:
— Только афганцы имеют право решать, кто прав, а кто виноват. Задержанный будет оправлен в провинциальный комитет Народно-демократической партии Афганистана. Товарищ Набард, верный сын афганского народа, во всём разберётся.
Это решение не особо порадовало толпу, но и возразить им было нечего. Дикие злобные выкрики сменились глухим, но относительно спокойным ворчанием. Толпа утратила внутреннее напряжение. Некоторые стали расходится. Князев вызвал конвой. Шаха вывели из здания ХАДа под дулами автоматов. Это понравилось толпе. Потом конвой вместе с задержанным исчез в недрах БТРа. Машина в свою очередь, тут же исчезла в облаке пыли. Разочарованные фанатики больше не имели причин для возмущения. Сражение было выиграно. Во всяком случае — на сегодня.
Секретаря провинциального комитета НДПА Набарда Князев презирал от всей души. Это был отвратительный человек. Он постоянно врал и непрерывно хвастался. Очень любил подарки. За деньги Набард был готов продать всё — не только народную власть, но и родную мать. Человеком он был неумным, но, сделав какую угодно глупость, никогда не признавал себя виновным, ссылаясь на бесчисленные трудности. Набард очень любил власть и постоянно пытался доказать, что все в его провинции должны подчиняться только ему, и всё должно происходить только с его согласия. Набард постоянно искал способы подставить советника ХАДа, ему не нравилась излишняя самостоятельность Князева, а так же то, что майор слишком плохо скрывал своё отвращение к функционеру НДПА. Их взаимная враждебность была почти открытой.
«Ну что ж, — подумал Князев, — самое время протянуть руку дружбы «верному сыну афганского народа». Он хочет всё решать сам? Так вот и пусть решает. Если приговорит дервиша, значит пойдёт на поводу у религиозных фанатиков. Скажем потом, что он снюхался с муллами, а отсюда и до исключения из партии недалеко. Если отпустит — вызовет такой гнев своих, что его и из партии исключать не надо будет. Его просто на части порвут. А откажется принимать решение — потеряет лицо, покажет управленческую беспомощность. Сможет ли он после этого усидеть в своём кресле?».
Кажется, советник интуитивно принял самое лучшее из всех возможных решений. Он не только снял с себя проблему дервиша, но и получил хороший шанс решить проблему Набарда, который очень мешал ему работать. Теперь можно было пару суток спокойно ждать известий о том, каким именно образом проколется местный царёк. Что при этом будет с дервишем? Да какая разница? Он появился ни откуда и исчезнет в никуда. Стоило бы, конечно, получше представлять себе, почему появление этого человека так взволновало местную муллократию, но, честно слово, не до того.
Князев решил тут же забыть про возникшую проблему, как про уже снятую, но сам по себе Шах не шёл у него из головы совершённо независимо от проблемы. Майор вспоминал каждую черточку воистину царственного облика этого человека. Осанка, поворот головы, глаза. А с каким благородным спокойствием он говорил. Очень просто и совершенно без рисовки. При этом в нём чувствовалась большая внутренняя сила. Казалось, Шах был живым воплощением какой-нибудь красивой восточной легенды про халифа, который скрывается под рубищем нищего. Воистину — Шах. Не даром его так прозвали.
Майор вспомнил о том, как странно посмотрел на него дервиш, когда они расстались. В этом взгляде было сочувствие к советскому офицеру и даже нечто большее — казалось, дервиш боялся, что офицер совершит некую роковую ошибку, которая погубит его. Память профессионального разведчика воскресила едва заметное движение руки дервиша — словно предостерегающее. Эта рука как будто готова была подняться, чтобы защитить своего палача.
В сердце майора вернулась невыносимая тревога. Нет, проблему ещё не удалось снять. Самое главное, а, может быть, самое страшное — впереди. И проблема вовсе не в том, чтобы разрулить противоречия с муллократией и свалить Набарда. Всё это — уж как-нибудь. Теми или иными средствами, с большими или меньшими потерями, он обязательно вырулит. Но Князев окончательно понял — эту проблему нельзя решать любой ценой. Всё дело в Шахе. Кажется, впервые в жизни Дмитрий встретил человека. Его нельзя потерять. Сохранить этого человека — вот что самое главное, но, видимо, теперь это уже невозможно. А нельзя же до бесконечности жертвовать хорошими и ни в чём не виноватыми людьми для того лишь, чтобы угодить всяким подонкам. Все эти муллы, все эти набарды — это же просто дерьмо. Все они вместе взятые не стоят одного Шаха. И он отдал им его на растерзание. Господи, до чего же это мерзко.
Но он — офицер КГБ. Он служит Отечеству. Его личные чувства, его симпатии и антипатии не имеют значения. Он сделает всё для того, чтобы сохранить в провинции стабильность, и если для этого потребуется собственноручно отрезать головы десяти таким дервишам — он сделает.