— Головы берегите! — все также отчаянно и хрипло кричал им Фанкиль, прижимая к полу коллег. Последнее что видел Вертура все-таки бросив быстрый напуганный взгляд в сторону двери, это клубящуюся черноту в коридоре снаружи, за ней и сотни страшных, распахнутых в яростном оскале пастей, вылупленных кровавых глаз и торчащих ушей, а потом он тоже припал лицом к полу, едва усев накинуть на голову капюшон плаща и спрятать руки, чтобы тысячи кошек, что ворвались в человеческий мир через многочисленные двери комнат, ведь кошки всегда ломятся в дверь, толкаясь, суча лапами, царапаясь, буксуя, скользя, и цепляясь за все подряд когтями, не распороли ему голову, не выцарапали глаза, не разорвали его на куски в припадке своей неудержимой кошачьей ненависти.
Но коши не замечали его, прыгая по спинам в ужасе прижавшихся к полу полицейских, они мчались бесконечным потоком, вырываясь из темноты коридора, как из портала в иной, полный всего кошачьего, чуждого людской логике и понимания мира, прыгали, скакали по людям, наперебой отпихивали друг друга, с силой отталкиваясь задними лапами, взлетали на подоконник и бросались в окно со второго этажа, во двор, вниз, чтобы скорее успеть отхватить хоть маленький кусочек своей обреченной жертвы. Падая на землю, ловко, приземляясь на все четыре лапы, скалились, дико озираясь, выгибали спины, налетали на лежащие повсюду трупы и раненых, кто не успел отползти, наваливались на них, терзали, словно стремясь утолить свою ненасытную жажду крови и безумную агрессию, присущую всем мелким хищникам, с диким утробным рычанием и хриплым воем вгрызались в них. Но больше всех их манил к себе Эрсин. С нечеловеческим ревом и полным боли и ужаса визгом, он вертелся по двору, налетая на костры, спотыкаясь о тела и кошек, пытаясь сбросить стаей накидывающихся на него, вцепляющихся, грызущих, дерущих лапами серо-багровых в лучах кровавой кошачьей луны все новых и новых мохнатых чудовищ, бесконечным потоком атакующих его из темноты.
Но все было бесполезно, бой был проигран. Окончательно выбившись из сил, Эрсин упал на колени и кошки, налетев на него, толкая друг друга, отпихиваясь лапами, дергая хвостами, навалившись многотонным мохнатым, когтистым зубастым прессом, расплющили его о землю. Еще некоторое время они колышущимся, страшным ковром, воинственно задрав хвосты, еще рыскали по двору, выгибали спины, шипели, выли, рыли лапами песок, драли когтями бревна, крыльцо и стены, но что-то снова изменилось и также внезапно, одна за другой, кошки начали прыгать в тени, словно растворяясь в них. Несколько, отчаянно карабкаясь, запрыгнули обратно в окно второго этажа и, стремительно и энергично пропрыгав по спинам вжавшихся лицами в пол, замерших, чтобы только не тронули, полицейских, исчезли за дверью в темноте. Еще какое-то короткое время где-то рядом слышались их удаляющиеся, недовольные визгливые крики и царапание когтей, но вскоре затихли и они. Погасла и исчезла и кровавая кошачья луна в окне, чье потустороннее призрачное, зловещее сияние не давало света. Остались только жалобный скрип досок, печальные плач и крики напуганных, исцарапанных пробегавшими кошками людей и тревожная перекличка каких-то мужчин вдалеке, так отчетливо слышимая в страшной, внезапно наступившей снаружи ночной тишине.