Уже явно умирая, оно еще сопротивлялось. Пыталось бороться, бить, давить, рыть землю, но огромные живые деревья, что медленно раскачиваясь как на сильном ветру, перемещались, все теснее сжимая кольцо вокруг него, копошились, своим темным колышущимся покровом надвигались, цепляли ветвями и корнями, с неумолимым упорством, наступали, бессмысленно защищая свою территорию, боролись с ним, рвали, растаскивали на куски.
В нескольких местах, наверное, там, куда упали первые летящие звезды, в этой ассиметричной омерзительной шевелящейся массе зияли огромные обугленные, еще дышащие поднимающимся над ними жаром, похожие на ожоги, дыры. Смертельная раскаленная рыжена, яркими изломанными трещинами, как на подернутых пеплом углях, просвечивала сквозь черно-коричневую плоть. Какие-то омерзительные склизкие твари, не то личинки-симбионты, не то машины, быстро и судорожно, как будто им было нестерпимо больно, корчились вокруг них, обгорали, пытаясь спасти своего носителя, залатать его раны, погасить этот жар, выжигающий эту чудовищную движущуюся гору плоти и, полных страдания и боли, мертвых синтетических глаз изнутри.
Граф Прицци поморщился, отвернулся, отвел герцогиню от окна и вывел ее на лестницу, вернулся к герцогу Ринья, крепко ухватил его за плечо, отчего тот со злостью отшатнулся прочь и запоздало схватился за меч.
Глаза низложенного маршала вспыхнули бессмысленной звериной ненавистью.
— Август! — ядовито прошипел он и хотел было сказать что-то еще, но граф не дал ему договорить, молча и стремительно обнажил свой короткий меч и также молча вонзил его метким ударом маршалу вертикально в основание шеи. Пьяный герцог глубоко вдохнул, весь перекосился, откинулся на спину и, внимательно созерцая как ярко-алая кровь, пульсируя плотным фонтаном, льется из разрезанной шеи, зашлепал, зачесал по ней пальцами, пытаясь заткнуть ее одеждой.
Какое-то время он молча и сосредоточенно боролся, скрипя зубами, закусывая губы, держался, как будто желая принять достойную позу перед смертью, но быстро, растеряв все оставшиеся силы, сломался, распахнул рот, тяжело и быстро задышал, зашипел, упал набок к секретеру, скорчился, поджал колени, бессмысленно забил ногами, словно пытаясь удержаться на краю за которым будут только уготованный ему Страшный Суд и награда по заслугам еще более ужасная чем смерть и, так и не произнеся больше ни слова, затих.
Граф Прицци и подошедшие следом Фарканто и Корн молча созерцали его смерть.
Адам Роместальдус тем временем, дождавшись окончания расправы, подошел к лежащему на полу барону Тсурбе и, перевернув его на спину, к омерзению окружающих разрезав его грудь ножом, содрал кожу и раскрыл имитирующую ребра панель. Под ней, в переплетении сложных технических узлов и жил, в защелкивающемся разъеме, была помещена капсула, похожая на ту, в которой был мозг герцога Вильмонта Булле, тоже с каким-то плотным серым веществом внутри, только намного меньших размеров. Агент вынул ее, сверился с часами-маятниками, обратился к рыжей Лизе.
— Контакт Гирта Башня — Гирте Гамотти. Станции на нейтральное положение.
— А Центральной? Надо же стабилизировать… — не сообразила сразу от всего увиденного вокруг, растерялась, спросила она у агента.
— Вы что, всю Гирту хотите что ли в сингулярность завести? — язвительно бросил он ей — ваш Вильмонт дал сигнал Гамотти на единицу. А обратную связь он потерял, как только Обелиск получил контузию. Тут все отключилось, сами видите, и он туда же со всеми своими машинами. Надо погасить стабилизатор, который вступил в конфликт с Маяком. А без света посидите, пока мастер Динтра не разберется с ним. Ничего с вами худшего, чем уже было, не случится. Я деактивировал Диспетчера, теперь у вас приоритет. Следите, как коэффициент абскурации снизится хотя бы до пяти, выставите Гирту Центральную, Гирту Гамотти и Гирту Северную на двадцать процентов. Башню не трогайте вообще. Как ей пользоваться, мастер Динтра сам потом покажет и объяснит.
Уже внизу, снова на платформе, случился следующий разговор, который никто, кроме нижеупомянутых, участвовавших в нем лиц, не услышал. Агент Роместальдус спустился с вершины башни, пропрыгал по ступенькам до подземной станции, отчитался о проделанной работе и том, что случилось наверху и осведомился.
— Как я понимаю в отчет писать что причиной инцидента стал Маяк. А мастер Парталле потерпел крушение, не справился с ним.
— Да, именно — уже без всякого паясничества ответил ему министр Динтра. У него был глубокий и ровный, хорошо поставленный, исполненный достоинства и благородства голос, что заставлял слушать и внимать ему, своей завораживающей силой и угрозой вызывал содрогание в сердце. Министр кивнул на стоящих у дверей в башню оставленных графом Прицци часовых — эти люди исполнили свой долг, я верил в них, Адам. А вы пока что остаетесь в Гирте, проконтролируете чтобы все было как мы договорились, и чтобы разговоров об отставке по выслуге лет я больше от вас не слышал. Я что, зря продлил вам срок жизни? Видите что происходит, а у меня и так не хватает компетентных людей. Самому приходится все делать, везде ездить. После полудня сообщите в Центр об отмене тревоги, напишите в предварительном рапорте, что на борту вступившего в конфронтацию с Маяком изделия двадцать один сто три произошла авария, приведшая к несовместимым с дальнейшей функциональностью обширным структурным повреждениям. Скажите, что требуется организация комиссии по оценке понесенного ущерба и целесообразности ремонта и восстановления изделия двадцать один сто три. Подготовьте меморандум для Совета Конфедерации. Будут писать и звонить вам, передайте, пусть обращаются ко мне лично. Все, свет дали, можно ехать.