Сочинял же Старый Влас каждый день. По воспоминаниям родных, писал, когда все спали, на рассвете. В праздничные дни творил дольше, сочинял во время объездов. К началу 1930-х у него скопилось более тысячи стихов — он аккуратно переписывал их в общие тетрадки. К тому времени Сивы-Сивицкий осел на хозяйстве, кончились переезды. Старый Влас всю жизнь самообразовывался, много читал, обладал каллиграфическим почерком. В своем доме устроил частную школу — пригласил учительницу, которая занималась с местными детьми на белорусском языке. Когда об этом узнали власти, заставили перевести обучение на русский язык под угрозой закрытия. Дети Старого Власа — четыре дочери и четыре сына — все получили образование...
Но почему сам он не сделал литераторскую карьеру?
Дело в том, что со времен первых выпусков «Нашай нівы» белорусская литература сильно изменилась. Уже прошла дискуссия о «сплачванні доўгу» и «чыстай красе», уже Максим Богданович написал свои гениальные апокрифы, появились «Гусляр» Купалы и «Сымон-музыка» Коласа, в Вильно собирал в кафе восторженных слушателей юный Максим Танк, в Беларуси сотни талантливых юношей и девушек из «Маладняка» и «Узвышша» ориентировались на Маяковского и Есенина, Брюсова и Верлена... Экспериментировали белорусские футуристы под предводительством Павлюка Шукайло... А Старый Влас писал все те же простые, немного неуклюжие стихи о природе и сельскохозяйственных работах. Изобличал пьянство, пересказывал в рифму анекдоты... На его веку сменилось десять властей, но в строках это мало отразилось. Главным произведением Старого Власа считается поэма «Год беларуса», написанная в 1909 году:
Почему же его не «раскручивали» в советское время? Персона подходящая, «паэт з мазольнай рукою». Но он не писал о революции, не призывал бить панов... В его стихах — просто любовь к Беларуси, общечеловеческие ценности...
Тем не менее есть нечто завораживающее в неспешной исповеди этого человека. В богатстве языка, народной мудрости... Интересно перечитывать его заметки: «Каля нас ходзяць чуткі, што сёлета будзе канец свету. Кажуць, што будзе ісці нейкая “камета з хвастом”, каторая зачэпіць нашу зямлю і сатрэ яе ў парашок. Людзі старыя так кажуць: “Усім стала нягодна, цяжка жыць — хіба прыйдзе ўжо нейкі канец!“ І праўда: няма дабра на свеце. Пайшла нейкая нянавісць: адзін аднаго ў лыжцы вады ўтапіў бы, адзін аднаго паляць, забіваюць; людзі парабіліся горш звяроў. Даўней гэтага не бывала, а цяпер дзень у дзень пачуеш: то на дарозе чалавека затаўклі, то на полі, то сам на сябе рукі налажыў. І канца няма — ажно неяк страшна робіцца...»
Как относились к нему в литераторской среде? Конечно, с симпатией. Но в то же время снисходительно. Существует утверждение, что Сивицкого хвалил Максим Богданович. Однако судите сами: он упомянул его имя среди авторов, которые «далі некалькі дужа няхітрых, але верных і таму цікавых малюнкаў нашай вёскі».
А Янка Купала считал Сивы-Сивицкого сватом, говорил, что именно он познакомил его в Вильно с будущей женой Владиславой Францевной Станкевич.
Правда, сама Владислава предлагала другую версию. Однажды, проводя экскурсию в музее покойного мужа, обмолвилась, что их с Яночкой познакомила Тётка. Ошиблась? А может, просто имя Тётки звучит более значительно, чем Старого Власа?
Умер он в 1939 году, в 74-летнем возрасте. О судьбе многочисленных потомков внук Герард Сивицкий рассказал так: «Бацьку майго ў 1943 годзе немцы расстралялі ў Валожыне, а мы, дзеці, засталіся сіротамі. У пасляваенныя гады жылося цяжкавата. Наколькі я ведаю, ніхто ў нашай сям'і больш літаратурай не займаўся. Старэйшы сын Старога Ўласа, адзін з маіх дзядзькоў, жыў у Вільнюсе, яшчэ адзін сын пайшоў па вайсковай частцы, здаецца, быў ваенным лётчыкам. Астатнія ж паабзаводзіліся сем'ямі і раз'ехаліся хто куды».