Так, в письме к Блоку от 1 июня 1911 года Самойло пишет: «Последние два года были для меня исключительно тяжелыми... и многие из моих планов — навсегда или временно, не знаю,— в завесе из траурной тафты».
Почему — понятно. Одно за другим закрываются либеральные издания, в которых печатался Самойло, в частности, газета «Минский курьер». Он создает белорусское книжное общество «Минчук». Одним из первых проектов «Минчука» должно было стать издание сборника Янки Купалы. Но денег на предприятие нет. Владимир занимает скромную должность библиотекаря Минского реального училища, которым руководит отец. В 1912-м отец умирает, и Самойло, какое-то время посидев «на хозяйстве» в Казимировке, переезжает в Вильно.
Благодаря бывшему учителю Купала тоже ненадолго попадает в Вильно — на работу в газету «Наша Ніва». Более того, Самойло похлопотал перед белорусским издателем Брониславом Эпимах-Шипилой — и вышел сборник Янки Купалы «Жалейка». Владимир Самойло откликнулся на него двумя рецензиями.
Лучшим доказательством жизнеспособности нашей культуры является то, что ее хранителями и популяризаторами становятся люди, имевшие возможность выбора. Владимир Самойло, без сомнения, мог вписаться в русский литературный процесс. Но выбрал служение своему народу, а это не обещало легкого пути.
Поселившись в Вильно, Самойло оказывается со своим бывшим учеником в разных государствах. Он публикует статьи в газетах «Виленская речь», «Виленские новости», «Виленское слово», «Виленская мысль», в которых критикует политику Польши и отстаивает право белорусов на национальную самобытность. Параллельно пишет о Короленко, Блоке, Достоевском, создает творческие портреты Николая Рериха и Федора Шаляпина, участвует в дискуссиях литературно-артистической секции Виленского русского общества, сотрудничает с польскими и немецкими изданиями.
Но главное для публициста — белорусское дело. Философское эссе «Гэтым пераможам» расходится по рукам. Впрочем, революции Самойло не признавал, осуждая «нягодны метад Францыі фізічна зніштожыць і рэвалюцыйна “выкараніць”... зло». Отошел и от политической борьбы, в которой для него было много неприемлемого. В БССР начиналась кампания против «нацдемов», по ту сторону границы белорусское движение тоже разрывали подозрительность, склоки, борьба за руководящие посты. 5 октября 1927 года Самойло даже опубликовал в издании «Беларускі дзень» открытое письмо, озаглавленное редакцией «Крык роспачы». В нем заявлял, что не может участвовать в движении, «дзе амбіцыйныя канфлікты губяць здаровую думку», белорусы разделяются и воюют между собой, перетягивая его каждый на свою сторону. «Даволі гэтай маральнай атруты, узаемнага нігілізавання», — призывал автор, объявляя, что выходит изо всех официальных структур, потому что не может делить национальную культуру, науку, литературу согласно чьим-то амбициям.
Последняя его должность — библиотекарь знаменитого виленского Белорусского музея.
На последних фотографиях Самойло мы видим интеллигента, даже аскета с грустным взглядом. Поступь истории тяжела. Под ее шагами превращаются в осколки и пыль судьбы и мечты. Когда Вильно стал советским городом, вместе с другими белорусскими деятелями арестовали и Владимира Самойло, которому было уже за шестьдесят. Вначале он попал в знаменитые Лукишки — здесь сидели Максим Танк и Янка Купала — после своего недолгого редакторства в «Нашай Ніве». Тогда поэта вызволил издатель Александр Власов: узнав о ЧП, среди ночи приехал к тюрьме и, колотя ногой в ворота, потребовал, чтобы вместо Купалы посадили его как истинного виновника крамолы.
Самойло вызволить было некому.
Начался путь уже немолодого философа по тюрьмам. Расстреляли Владимира в начале войны, когда спешно избавлялись от политических заключенных, — вероятно, в минской внутренней тюрьме НКВД.
В новелле «На чужыне» Владимир Самойло писал:
Хутка мяшаюся з таўпою ды іду далей, агорнуты рытмам вялікага места...
Зноў ліхтары і рэкламы мазоляць мне вочы, а родныя вобразы знікаюць у імгле...
He! Не знікаюць, а хаваюцца на дне душы, каб кожную хвіліну прыпамінаць, што мы жывём не толькі для сябе! Што нас чакае Бацькаўшчына, браты!..
СЛОВАРЬ ТРАГИЧЕСКОЙ СУДЬБЫ.
СТЕПАН НЕКРАШЕВИЧ
(1883-1937)
Говорят, наш энциклопедист Некрашевич мог стать белорусским Далем... Однако имя его было на десятилетия вычеркнуто из истории.