Авангардистское произведение сопровождалось и декларацией «Паэзія аб рэвалюцыі і рэвалюцыя ў паэзіі».
Поколения литературоведов поэму традиционно ругали. Кондрат Крапива написал ехидную эпиграмму:
Впрочем, на сегодняшний взгляд поиски Громыко с игрой звуками и смыслами напоминают современных постмодернистов: «Палі, палі! Хто не з намі — валі, валі! Плі!», «Калі трэба, аблай! Лоўкай лаянкай лай. Асабліва ў горадзе,— хто падлезе ў горадзе — Па мордзе, па мордзе!».
Правда, в одном Михайла Громыко все же «отстает» от младших коллег: он уважает «старых возрожденцев», посвящает стихи Купале и Коласу, которых молодые ожесточенно обличают в отсталости.
И чем же кончилось это, как определял Есенин, «задрав штаны, бежать за комсомолом»? Критик Антон Адамович пишет: «М. Грамыка, што выступіў у «Полымі» з падтрымкай «бурапенства», не быў дапушчаны ні да часопісу, ні да арганізацыі «Маладняку» Чаротам, які пабойваўся канкурэнцыі. Пад уздзеяннем гэтага расчараваны паэт закінуў нават прагалошаную ім «рэвалюцыю ў паэзіі» й вярнуўся да мірнага наследвання класікам».
Зато одна за другой ставились пьесы Михайлы Громыко. Но началась «чистка» театрального репертуара, убирали все, где было что-то национальное, самобытное. В Первом белорусском театре запретили феерию «На Купалле», постановки «Кастусь Калиновский» и «Машека». Пьесу Купалы «Тутэйшыя» разбирали на расширенной коллегии отдела печати ЦК КПБ(б). Напали и на пьесу Михайлы Громыко «Каля тэрасы». Она была поставлена зимой 1927 года Вторым белорусским государственным театром. Нападки были столь тенденциозны, что литераторы из окружения «Полымя» поняли: надо реагировать. И в «Звяздзе» появился «ліст сямёх», спровоцировавший «первую театральную дискуссию». Его подписали А. Александрович, М. Зарецкий, А. Вольный, А. Дудар, а также видные ученые В. Ластовский и А. Цвикевич, недавно вернувшиеся в БССР. Подписанты утверждали, что проводимая репертуарная политика имеет целью уничтожить белорусский национальный театр, потому что заменяет самобытные пьесы на переводные русские, пафосно-агитационные.
Конечно, пострадали в первую очередь подписанты. Белорусизация сворачивалась. Отдельный разговор — о пьесе Михайлы Громыко «Скарынін сын з Полацка». Автор считал ее своим лучшим произведением. Его поставил в БДТ-1 в 1926 году режиссер В. Базылевский к 400-летию изданий Скорины. Причем на титульном листе пьесы была отметка: «Дазваляецца да пастаноўкі на адзін раз». Но мало того, что спектакль действительно прошел всего раз, рукопись потерялась, когда ее передали в Академию наук. Автор спустя годы мог припомнить только начало: «На вежы выбіла чатыры, а доктара ўсё няма з друкарні... I ўчора так, і сёння — кожны дзень!»
К тому времени Михайла Громыко пробует себя и как детский писатель: ведь уже в зрелом возрасте стал отцом, «у кастрычніку 1923 года нарадзілася наша «пярвушка» Расціслава. «А-а-а, Росценька! Ляжы, лялька, просценька!» — піша 37-гадовы бацька, для якога яна першая жывая радасць».
Громыко — автор нескольких статей о Максиме Богдановиче, причем пишет: «Гэта старажытны грэк у беларускай вопратцы... Толькі грэкі ўмелі так разумець і любіць жыццё».
А еще Громыко действительно обнаружил в Беларуси нефть — причем помогла ему в этом этимология. Сделал правильную догадку о происхождении названия деревни Гарывада. «У раёне Рэчыцы пачалі доследы — Азбукін і я. Ён — геаграфічныя, я — геалагічныя. Калі б не спынілі нашу работу ў той час, то, можа быць, нафта была б вядома ў гэтым раёне з 1930 г.». И гранит для Мавзолея Ленина действительно искал на пару с Вацлавом Ластовским. Кроме учебника для школ по геологии, написал для институтов «Уводзіны ў навуку аб неарганічнай прыродзе». Вот в протоколе общего собрания членов Института белорусской культуры от 31 января 1925 года видим фамилию «Грамыка М.». Когда Инбелкульт был преобразован в Академию наук, работал там.
А затем настало время репрессий. По вымышленному делу «Саюза вызвалення Беларусі» арестованы виднейшие представители белорусской научной и творческой интеллигенции. Всеволод Игнатовский, возглавлявший академию, застрелился в ожидании ареста. Янка Купала, друг Игнатовского, сделал попытку харакири, зная, что его прочат на роль лидера контрреволюционной организации.