— «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», — процитировал я на память. — Он уйдет отсюда с рассветом.
— Вот и хорошо.
Анна прижалась ко мне еще сильнее. Ее длинные волосы щекотали мне нос, и я, не выпуская ее из объятий, потряс головой, пытаясь сбросить их с лица. Тепло наших отношений сильно облегчало тяжесть моих забот.
— Скажи, что так поразило тебя, когда он стал говорить о гибели норманнского слуги? — спросила Анна. — Кажется, ты почувствовал себя виноватым.
Я попытался собраться с мыслями.
— Я видел рыцаря Куино за день до смерти Симеона. Мы встретились с ним возле башни, и я обвинил его в служении языческим богам. У меня были подозрения, что он мог убить Дрого.
— Ты так думаешь?
— Не знаю. Я не вспоминал об этом уже несколько недель — мне было не до того. Однако уже трех компаньонов Куино нет в живых. Когда Боэмунд решил разыскать их убийцу, Куино отказал мне в помощи. Когда же я приступил к нему с расспросами, он пригрозил убить меня.
— Сарацин сказал, что мальчика убили турки.
— Он сказал, что мальчика, пронзенного стрелами, нашли на берегу. Три ночи назад турки все еще находились за стенами Антиохии, и их отряд не смог бы пройти мимо сторожевой башни возле моста, караула, выставленного возле понтонов, и наших дозорных. К тому же ночью турки, находившиеся на другом берегу, вряд ли смогли бы поразить его своими стрелами.
— Но рыцарю-то это зачем?
Мне вспомнилось, как рычал на меня Куино, когда мы боролись у подножия башни, и каким безумным был его взор.
— Именно этот мальчик поведал мне о том, что рыцари побывали в Дафне. Вероятно, Куино догадался об этом и решил обезопасить себя столь страшным образом. В отличие от нашего императора западные правители не приводят еретиков в свои дворцы и не обсуждают с ними богословских вопросов. Они сжигают их на костре. Я сказал Куино, что мне известен его секрет, и тем самым навлек подозрения на несчастного Симеона, который погиб в ту же ночь!
Я повернулся спиной к Анне. Она обняла меня и тоже прижалась ко мне всем телом.
— Не мучь ты себя понапрасну, — прошептала она. — Может быть, этого мальчишку убил вовсе не Куино. Сейчас тебе нужно думать совсем о другом!
— Нет.
Я освободился из ее объятий, живо представив себе тысячи убитых турок. Что бы ни говорил Мушид и какая бы вина ни лежала на франках, врата смерти были открыты перед ними моей рукою. На фоне их погибели смерть Симеона казалась чем-то вроде капли в море, однако эту вину я еще мог искупить.
Разделявшее меня и Анну крохотное расстояние зияло бездонной пропастью. Молчание длилось долго, и я решил, что Анна заснула, как вдруг она коснулась моего плеча и притянула меня к себе. Я и не думал сопротивляться.
— Ребенку сейчас месяца три, — сказала она. — Надеюсь, Елена делает все, как надо.
О том, что этого ребенка могло и не быть, мы старались не думать.
— Отправлялась бы ты назад. Ты могла бы стать для нее и врачом и матерью. — Я говорил, тщательно подбирая слова, поскольку любой намек на слабость или малодушие привел бы Анну в ярость. — В голодном обреченном городе женщинам делать нечего.
К счастью, мои слова ее не задели, и в голосе ее звучало не раздражение, а тихая грусть.
— Поздно. Пытаться уйти от армии Кербоги равносильно самоубийству. Сигурд считает, что через день-другой мы уже не сможем покинуть этих стен.
— Ты забываешь о том, что в Святом Симеоне все еще стоят наши корабли, — напомнил я ей. — Ты могла бы доплыть до Кипра и добраться оттуда до Константинополя, тем более что летом на море спокойно.
Анна задумалась. Снизу, из города, время от времени долетали крики франкских патрулей и ржание животных. Антиохия спала. Впрочем, сон вряд ли мог принести успокоение ее нынешним обитателям.
— Нет.
— И все-таки было бы лучше…
— Нет. Конечно же, пока я нахожусь здесь, я не могу не волноваться о Фоме, Елене, Зое и твоем внуке или внучке. Я стараюсь не думать о том, что станется со мною, когда придет Кербога. Но если я уеду, я буду волноваться за тебя, а этого мне не выдержать!
Я прикрыл глаза. Ее слова растрогали меня настолько, что на глаза едва не навернулись слезы. Я поцеловал ее в шею.
— Глупенькая. — Мой голос дрожал. — Если бы ты сюда не отправилась, тебе не пришлось бы и оставаться.
— И тебе тоже. Но так уж вышло, что мы здесь.
23
Когда я проснулся, Мушида уже не было. Часовой сообщил мне, что сарацин покинул башню незадолго до рассвета. Вне всяких сомнений, он поступил мудро, ибо именно в эту пору франкских караульных начинал одолевать сон. К тому же мы ничего не смогли бы предложить ему на завтрак. Я начал готовиться к предстоящему дню, стараясь отвлечься от терзавших меня подобно стервятникам мыслей: смазал кольчугу, отполировал до зеркального блеска меч, промаслил кожу щита и проделал новое отверстие в ремне, снова ставшем чересчур свободным. После этого от нечего делать я принялся расхаживать по стене.
За ночь к дальнему берегу Оронта успели подойти новые отряды турок. Похоже, франки все-таки вняли полученному накануне уроку, во всяком случае, теперь они не спешили атаковать противника. Впрочем, избежать противостояния было невозможно, ибо с первыми же лучами солнца турки вновь напали на башню возле укрепленного моста. С нашей стены был виден окружающий ее деревянный частокол и свисавшее с древка копья знамя герцога Нормандского. Засевшим в башне норманнам пока удавалось отражать вражеские атаки, однако все понимали, что мы имеем дело всего лишь с выдвинувшимся вперед авангардом огромного неприятельского войска.
В полдень Адемар пригласил нас на очередное заседание военного совета. Нам было приятно сознавать, что о нас не забыли, хотя инициатива эта могла исходить единственно от епископа и, возможно, от графа Раймунда. На сей раз заседание совета проводилось в огромном соборе Святого Петра. Под серебристым куполом были составлены в привычный квадрат четыре скамьи. После заседаний, проводившихся в достаточно тесном шатре Адемара или в доме Раймунда, было особенно непривычно оказаться в огромном помещении под высокими сводами, где каждое слово отзывалось эхом. На время заседания рабочих вывели из собора; работа их была еще далека от завершения: из-под штукатурки на нас смотрели наполовину раскрытые иконы, на покрытом толстым слоем пыли полу лежали каменные плиты и груды булыжника.
Первым взял слово Адемар.
— Господь внял нашим молитвам и позволил нам завладеть этим городом!
«Оставив в руках врага крепость», — мрачно подумал я.
— Дай же нам Бог сил удерживать его хотя бы в течение месяца! — добавил Боэмунд.
Он сидел возле Адемара спиной к главному престолу. Граф Раймунд, занимавший это почетное место на всех предыдущих заседаниях, сидел теперь ближе к углу.
— Мы одержали славную победу и должны возблагодарить за нее Господа, — продолжал Адемар. — Но она окажется напрасной, если мы не сможем устоять пред натиском страшного противника. Мы — армия света, потому-то так ярится тьма, силящаяся раз и навсегда покончить с нами. Уберечь нас от нее может только Бог!
— А также острые клинки и быстрые стрелы!
Я не видел Боэмунда с той памятной ночи. Похоже, он пока еще не успел насладиться плодами своей победы. Его темные волосы слиплись от грязи и пота, борода, которую он так старательно сбривал перед битвой, отросла вновь, под запавшими глазами появились темные круги. Судя по всему, после взятия города он так и не спал. Видневшаяся из-под доспехов туника была покрыта бурыми и желтыми пятнами, правая рука была перевязана столь же грязным бинтом.
— Все вы имели возможность увидеть собственными глазами передовые отряды воинства Кербоги, которые пытались атаковать наши внешние форты. В самом скором времени он перебросит к стенам Антиохии большую часть своего войска. Не далее как этим утром прибывший от Железного моста гонец сообщил нам, что наш тамошний гарнизон находится в кольце осады. Сколь бы ни был милостив Господь, они не продержатся и двух дней. Времени на организацию обороны у нас почти не осталось!