— Борис Петрович, — Наташа пыталась унять его. — По-моему, тут не стоит тратить слова. Бесполезно.
— Тогда, с вашего позволения, я приведу дом в прежнее состояние, — издевался Баринов, будто не замечая Наташи. — А это будет ужасно! Ободранные стены, выбитые стекла, сорванные двери... Вообще, вашего ко мне тона Евгений Васильевич Князев никак не одобрит. Я надеюсь, вам известно, что он на станции кое-что значит. А я ему нужен. И Тугарину тоже. Кто из нас раньше уйдет с Рыцаря — это вопрос!
— Прекратите же наконец! — не выдержала Наташа. — Вы только унижаете себя своим хамством, неужели непонятно? Вам сказали, здесь племенной гребешок, генетически отобранный, что ж вы свинячите!
— Милая девушка, ваша душевная перистальтика в этом веселом мире просто неуместна, — проговорил Баринов. Остановиться он, видимо, уже не мог.
Зайцев оттолкнулся от лодки Носова и дернул стартер.
— Любимый Бо-оря мо-ожет ста-ать покойны-ым! — неслось им вслед, но ни Зайцев, ни Наташа за воем мотора ничего не услышали.
— Борис Петрович, отзовись, — голос Тугарина в селекторе звучал солидно, четко.
Зайцев вошел в диспетчерскую, нажал кнопку.
— У аппарата.
— Я ищу Феликса Баринова, нет его там?
Зайцев выдержал паузу.
— Могу узнать — зачем?
— В общем, секретов нет. Хочу подключить его к снабжению, парень как будто энергичный. А после мы в лабораторном корпусе одну работу затеяли — расскажу при встрече. Так где он?
— Я знаю только, что его не должно быть на Рыцаре вообще, и в окрестностях тоже. Если он еще здесь — это большая беда для нас всех.
— Та-ак. Уже имел стычку?
— Стычку! — язвительно усмехнулся Зайцев. — Если это стычка, то война для меня — мелкая ссора! Короче, я напишу рапорт директору, копию дам тебе.
У Владимира, который слышал весь разговор, похолодело внутри, словно выгонять собрались его. Больше всего, пожалуй, поразило неукротимое бешенство Зайцева. И какая-то роковая готовность, с которой Зайцев сел к столу, взял чистый лист бумаги и написал крупными ломаными буквами: «Докладная».
— Что случилось все же? — спросил Северянин.
Зайцев не сразу поднял голову, долго смотрел невидящим взглядом сквозь Владимира, наконец произнес:
— Бывает браконьер по незнанию или по глупости. Такого можно лечить — словом, примером. Обычно помогает. Кстати, часто эти становятся браконьерами просто от привязанности к морю, к лесу. Что-то же надо делать в любимой стихии... А есть убежденные. Это подонки, которые и человека могут «добыть» при случае, как гребешка, с теми же замороженными глазами... Я их застал с Носовым на племенной банке вчера.
— Носов? — удивился Владимир.
— Ничего странного. Этот Баринов со своим демоническим обаянием кого хочешь уговорит... Тебя еще не успел? — спросил Зайцев подозрительно.
Спорить было глупо, он, конечно, прав. В свои небольшие годы Феликс Баринов успел прожить длинную жизнь и усвоить первую половину обиходной мудрости, утверждающую, что встречают человека по одежке, по внешности. От того и зависят все последующие успехи или неудачи. Как человека провожают, Феликса не волновало. Он умел уходить тихо и молча.
Он был изящен и привлекательно-подвижен. Лихорадочный взгляд будто предвещал в нем не менее лихорадочную энергию, а это было для него самое главное — предвещать.
В лабораторию Тампер Баринов был зачислен техником, чтобы делать все: ходить вместе со штатными водолазами под воду за биологическим материалом, строить, чинить, таскать, налаживать и подкручивать.
Но жизнь в доме на дюнах повернула все иначе.
До лаборатории Тампер отсюда было добрых два километра, так что на работу новоиспеченный техник мог не ходить, легко оправдывая себя географической отдаленностью и искусственно затянутым бытовым устройством. В столовую ходить было не надо: каждый вечер водолазы устраивали пир на подножном, то есть на подводном корму. Одежда тоже оказывалась лишней в этой жизни, а вместе с ней исчезала и последняя нужда в деньгах. Феликс, таким образом, уже месяц жил, на зависть окружающим, в идеальном мире — без денег, потребностей и обязанностей, и даже Зайцев не имел над ним никакой власти.
И все же что-то в Феликсе привлекало Владимира.
Даже эта ненавистная болтливость и фанфаронство, дикие выходки, сабли на стене, лазанье по мачтам на шхуне и при этом совершенное неумение по-мужски, организованно добиваться намеченного — казались порой мило простительны. Может быть, это от абсолютного неприятия собственности? Феликс никогда не имел ничего своего, легко мог взять чужое и без размышления отдать все, что оказалось в его руках. В редкие часы одиночества он мастерил из досок разные безделушки — маски, статуэтки — и тогда преподносить их в подарок первому встречному становилось для него настоящим праздником.