— Я тебя очень понимаю, Женя, но пойми и ты меня, — проникновенно сказал тогда Юрий Леонидович.
И все-таки Князев не мог и не хотел верить, что это поражение окончательно. Теперь-то ему и предстоял решительный бросок к победе. Следовало за один день так раскрутиться в городе, чтобы к вечеру оборудование уже стояло в кузове машины, а к утру он сам при полном параде вышел на субботник во главе своего воинства.
Он знал, что это нереально, и не хуже знал, что — сделает. В подобных ситуациях Князев давал волю вдохновению, а уж потом, когда намеченное было исполнено, подыскивал приличные оправдания.
В город Князев свалился как снег на голову, взбудоражил домашних, мимоходом — легкий поцелуй жене, в карман — небольшую пачку червонцев и — рванул на рынок за розами.
Благоуханный букетик он через десять минут после начала рабочего дня в институте вручил инженеру отдела снабжения, одинокой молодящейся женщине с очень толстыми ногами, и, получив от нее накладные, с маху впечатался в сиденье рядом с водителем.
— На товарный двор, Сережа! Мигом!
Вслед за машиной несколько секунд бежали начальник снабжения и главный механик института. Однако догонять было бесполезно: грузовик исчез за поворотом, как мираж.
— Нет, это невозможно. — Начальник снабжения, уважаемый всеми фронтовик, схватился за сердце: — Он меня в гроб загонит.
Главный механик вытер пот со лба.
— И он же вас вытащит оттуда, когда вы ему понадобитесь. А вы ему понадобитесь.
Дальше все было просто. Узнав, что на железнодорожной станции не отпускной день и к тому же кладовщица сидит дома с больным ребенком, Князев добыл адрес кладовщицы, забрал с работы жену, оставил ее с больным ребенком в чужой квартире, а кладовщицу увез на станцию, сунув ей в карман пару «красненьких».
Вследствие этих двадцати рублей, свалившихся, можно сказать, с неба, женщина быстро подобрела и даже помогла Князеву разыскать водителя автопогрузчика. И ее, право же, можно понять.
В пять часов утра он сыграл «подъем» уже в Князевграде, а к семи сверкающее никелем и пластиком оборудование красовалось посреди его лаборатории, совершенно непригодное к дальнейшей транспортировке. Ящики тут же разобрали и доски унесли в склад.
Он устал как сто чертей после шабаша, но был готов отмахать снова те же триста километров по проселочным дорогам. Успех всегда сильно умножал его силы, а поскольку успех был его образом жизни, сил у Князева было в достатке.
На субботник его лаборатория вышла в полном составе.
Субботники случались на станции каждый месяц, в конце первой недели. Это был закон, и даже завзятые скептики и одиночки чувствовали, как удивительным образом общая работа сближает всех, раскрывает души, смывая с них тени зависти и гордыни.
Но далеко не всем было известно, что пошла традиция от заведующего одной из лабораторий станции Михаила Сергеевича Покровского.
Его, талантливого и перспективного кандидата наук, приехавшего на Дальний Восток в поисках подходящего масштаба для своей необъятной натуры, не раз корили за неверное распределение сил. При его-то эрудиции можно стать академиком в тридцать пять лет, сделать потрясающие открытия на стыках совсем юных морских наук. А он раздаривает идеи, словно они никогда ничего не стоили. И еще взялся руководить станцией, будто не нашлось на это дело пробивного хозяйственника.
Руководил по-своему — самоотверженно и нелепо. Прибыв на станцию из города, кандидат наук Покровский не нашел ничего лучшего, как в первое же утро отправиться на уборку территории. Конечно, уязвленным научным сотрудникам пришлось бросить свои эксперименты и размышления и вывозить грязь, которая копится почему-то так быстро и до которой никак не доходят руки...
Ему бы увлечь, организовать полную энергии молодежь без этого немого упрека и угрызений совести — легко и радостно. Но как-то не удавалось ему напоминать, зажигать умы пламенным словом. А когда понял, что без этого умения со станцией ему не управиться и наука его оказалась за хозяйственными делами в застое — ушел, решительно и круто. Руководство лабораторией оставил за собой, но со станции уехал совсем. Отстроил из простых досок вызывающе грубую хибару под скалой у маяка, в часе хода от станции на лодке, завез туда минимум оборудования — микроскоп, сушильную печь, холодильник, акваланг, лодку с мотором, пару ящиков литературы и жену. И с головой погрузился в науку.
Примерно раз в десять дней прилетал бывший начальник на станцию в изрядно побитом, некрашеном, но чистом «Прогрессе» — широкий, вызывающе бородатый, в белесой старой штормовке, глядящий на мир смоляными глазами мудреца и насмешника. Он заряжал акваланг, брал бензин, пару часов беседовал в лаборатории с подопечными, скопом решая все дела, и исчезал снова. Для срочной связи с ним использовали радиостанцию маяка, но случалось такое редко.