— Что ж раньше молчал? — спросил вдруг Тугарин, являясь из темноты. — Выходит, мало разговариваем еще.
— Не надо, Герман, этот прием устарел. Он называется кляп с упреком. Сначала тебе в рот кляп, а когда уже все кончилось и говорить не о чем — еще и упрекнут, что молчал... У Женьки ты бываешь регулярно, там что-то и добыть можно для себя. А мы с тобой — сколько раз говорили всерьез о перспективах, о программах по марикультуре? Ни разу. Директор требует, ты говоришь: «Есть!», а я с Соловьевым двойной тягой кидаюсь выполнять. Несерьезно это. Даже такой пустяк, как единая диспетчерская смена, не смогли ввести сразу. Всем давно ясно, без этого не будет порядка, но никак себя не сдвинем! Все о какой-то ерунде, дипломатию разводим...
Борис Петрович нагнулся над баком, заглянул внутрь: — Ладно, что толку... По-моему, готово у вас. Сливайте.
На тропинке, ведущей к дому через лес, заплясал луч фонарика, и вскоре послышался грудной голос Тампер:
— Добрый вечер всем. Князева здесь нет?
В этот вечер Евгению Васильевичу предстояло успеть еще очень много. Разговор с Тампер был неизбежен. Рыцарь — не город, любая новость буквально встряхивает здесь все в один миг, подобно взрыву. А новый лабораторный комплект вовсе не мелочь, тут надо держать ухо востро! Повернуть так, чтобы Ильинична еще и спасибо сказала, вот задача.
Кроме того, в гостинице предстоит окончательно обговорить все с новосибирцами. Может, завлечь в это дело и Тампер? Вот было бы славно!
Орудуя у костра, Князев чувствовал себя готовым к встрече с Тампер, во всеоружии доводов, сарказма и благородного негодования. Однако ее голос все же прозвучал неожиданно.
— А, Софья Ильинична, вот прекрасно, — затараторил Князев, будто не видел ее много лет. — В этой жизни так трудно встречаться, а вы мне нужны.
— Вот совпадение, вы мне тоже. То, что вы сделали, это...
— Минуточку, — Князев вежливо взял ее под руку. — Борис, мы зайдем к вам ненадолго, надо поговорить.
Зайцев молча пожал плечами.
— Нет, это должны знать все, — уперлась Тампер. — Мне от моих коллег скрывать нечего, я у них не краду оборудование. Вы раскрыли себя, вы понимаете? Забыли, что всякая афера затягивает и ведет к преступлению, а всякое преступление раскрывается.
— О боги! — Князев развел руками. — Дайте же слово сказать!
— Вам никто не мешал хотя бы предупредить меня. Вы же знали, что оборудование мое!
— Нет, простите, не ваше! — Князев взял атакующую интонацию. — Государственное оно. И для государства самое важное, да будет вам известно, чтобы это оборудование не валялось на складах, когда оно тем более оплачено золотом, а чтобы работало, возвращало вдесятеро больше через внедрение наших разработок. А вы! — он ожесточенно ткнул пальцем в Тугарина и Тампер, стоявших рядом. — Вы никогда не думаете об этом. Вы — великие уче-еные, я понимаю и преклоняюсь! Вам некогда заказать машину, съездить на склад и посмотреть, что там гниет! Вы не можете тратить своп драгоценные нервы на то, чтобы добывать грузчиков, крап, машину, чтобы ночью гнать из города сюда, а потом еще здесь, не имея крана, ловить ваших лоботрясов для разгрузки. Потому что, во-первых, их не найдешь, во-вторых, сами не захотят, а в-третьих, им нельзя доверять даже выгрузку машины — разобьют все к чертовой матери. Вам нужны факты? Посмотрите, возле вашего корпуса на улице что стоит? Центрифуга разбитая — восемьдесят тысяч долларов, раз! Климатическая камера — пятнадцать тысяч франков — два. Дальше — автоклавы, два штуки, советские. Это мало? Вам некогда унести их в склад, у вас нет средств на их погрузку, доставку, ремонт. Вы только ученые, прекрасно! Это звучит гордо! А вы спросите у Покровского, он-то знает, почем эта наука дается. И у Зайцева. Повозитесь, как мы, по уши в дерьме, пока не заработала первая наша лаборатория. Думаете, человек уходит на маяк от хорошей жизни? Ваша лаборатория сгнила бы на складах железной дороги, ее бы разбили, и вы это знаете не хуже меня. Так почему вместо благодарности за то, что я вывез все за один день, и без единого человека, за свои деньги, — почему вместо благодарности вы на меня прете с кулаками?
Монолог был столь же страстен, сколь и неожидан. Все молчали, переваривая.